|
 |
|
Господин главный редактор! Несколько лет назад вышла книга Ханса Киллиана "За нами - Бог" (издательство "Кадмос", Афины, 1960 г.). На меня произвела впечатление последняя глава, "Наследство". Недавно я упоминал описываемый в ней случай в новой беседе об абортах (я говорю "в новой", потому что беседа, отрывки из которой были опубликованы в газете "Ортодоксос типос" от 4 апреля 1986 г., имела продолжение). У меня нет слов, чтобы описать вызванные ею впечатления. Поскольку значительная часть читателей Вашей газеты об этом не знают, я считаю необходимым повторить рассказ. К автору книги, известному врачу-хирургу, пришла за помощью одна молодая женщина. Она была замужем за врачом и имела двух детей - трех и пяти лет. Женщина была на четвертом месяце беременности. Ее мужа призвали в армию, и он находился на Восточном фронте. Эта женщина жаловалась на боли в левой груди, а в левой подмышечной впадине прощупывалась небольшая опухоль. Врач, выслушав ее, начал обследование. Но пусть автор сам расскажет обо всем. "... Я нащупал очень жесткий увеличенный лимфатический узел, за которым следовала целая цепочка подобных узлов. Не подавая виду, что я что-то обнаружил, я ощупал всю левую грудь, покрытую темной сеткой вен... Мне стало страшно. Затем для сравнения я обследовал также правую грудь (я всегда так делаю) и с ужасом убедился, что и там прощупываются жесткие опухоли. А в правой подмышечной впадине под кожей ясно чувствовались несколько маленьких и две большие опухоли - рядом с сосудами, ведущими к руке. Это было ужасно! Двусторонняя, быстро растущая раковая опухоль груди. Пока больная одевалась, я размышлял, как лучше сообщить ей горькую правду... Итак, едва моя больная, одевшись, села в кресло, я сказал ей: - Госпожа! То, что дела обстоят серьезно, Вы и сами знаете. Я не могу и не должен скрывать от Вас, что Вы находитесь перед серьезным выбором. Мои слова словно не произвели на нее никакого впечатления; на ее глазах не появилось ни слезинки. - Я должен немедленно переговорить с Вашим мужем! Мы должны немедленно вызвать его с фронта. На этот раз ее глаза стали влажными. - Я не знаю, где мой муж. Вот уже несколько месяцев от него нет вестей. Это еще более осложнило положение, потому что теперь бедной женщине предстояло одной принять решение, означающее жизнь или смерть ребенка, которого она носила под сердцем, Я должен был объяснить ей это и потому продолжал: - Вы тяжело больны, и без всяких сомнений находитесь в большой опасности. Обмен веществ в Ваших молочных железах напрямую зависит от беременности. Гормоны, вырабатываемые Вашим организмом, способствуют отмиранию Ваших желез. Я прошу Вас, поймите, что именно поэтому я должен предложить Вам прервать беременность. В Вашем состоянии я не могу сохранить Вашего ребенка. Мы должны постараться удалить опухоль из Вашей груди и по возможности предотвратить появление метастазов. Однако это невозможно, пока в Вашем организме циркулирует такое количество гормонов, которые, хотя и необходимы ребенку, но, представляют для Вас почти смертельную опасность. Поэтому беременность должна быть прервана. На мой взгляд, иного выхода нет! Она с ужасом посмотрела на меня и затем, отрицательно покачав головой, твердо объявила: - Нет! Никогда! Ребенок принадлежит не только мне, но и моему мужу! Я никогда не дам согласия на то, чтобы его взяли от меня. Мне совершенно безразлично, что будет со мной. Я знаю, что моя жизнь в опасности; давайте говорить - она кончена. Я и сама это чувствую и потому прошу Вас: помогите мне продержаться до родов. Я умоляю Вас об этом! Я долго молчал, побежденный ее словами. Затем я еще раз попытался ее переубедить. Я продолжал: - Не надо так говорить. Вы в большой опасности, это верно, но Ваша жизнь еще не кончена. Никто не стал бы так утверждать. У нас есть шанс. Это действительно так. Я постараюсь объяснить Вам: мы могли бы спасти Вас, если бы действие гормонов было нейтрализовано немедленным прекращением беременности, после чего мы могли бы сделать Вам операцию. Но совершенно ясно, что вы погибнете, если это не будет сделано, даже если я удалю обе Ваши молочные железы... Когда я закончил, она взглянула мне в лицо и отвечала почти враждебным тоном: - Я не хочу этого! Вы не можете взять от меня моего ребенка! ВЫ НЕ МОЖЕТЕ ЕГО УБИТЬ! Никогда за много лет своей хирургической практики я не сталкивался с чем-либо подобным. В волнении я пожал ее руку. - Ну хорошо, Вы победили! Ваше желание будет исполнено. Прошу Вас как можно быстрее привести в порядок домашние дела и немедленно после этого ложиться в больницу. Нам нельзя терять время. Через два дня она уже была помещена в прекрасную одиночную палату в нашей клинике. При моем первом посещении я нашел ее спокойной, в почти радостном, безмятежном состоянии. К сожалению, я должен был сообщить ей еще несколько горьких новостей. Я сказал, что не могу рисковать, оставив обе ее груди. На третий день мы должны будем удалить одну, и если состояние больной будет нормальным, то через две-три недели удалим и другую... Организм молодой женщины пока был в относительно хорошем состоянии. Так быстрорастущие опухоли, хотя и вызывали общее ослабление, тем не менее, пока не оказывали решающего влияния на общее состояние. Я выбрал самых лучших ассистентов для операции... Все эти меры были необходимы для того, чтобы защитить и мать, и ребенка. Когда я вошел в операционную, все было готово. Операционное поле было открыто. Я еще раз его осмотрел, надел хирургические перчатки и начал... Весь первый день мы непрерывно наблюдали за женщиной. Я сам постоянно подходил к ее койке, чтобы убедиться, что с ребенком ничего не произошло. Однако, к счастью, по прошествии четырех дней ребенок был в порядке. Так что пока эта опасность миновала... Я чувствовал, что в палате словно витал невысказанный вопрос. И вот однажды больная, безмятежно улыбаясь, спросила: - Сколько мне еще осталось жить, господин профессор? Я тут же понял: она хотела знать, хватит ли ей времени, чтобы родить ребенка. Я не мог, да и не хотел давать ей лживые утешения. Поэтому я сказал только: - Не спрашивайте меня об этом. А тем временем мы со страхом замечали, что она день ото дня слабела... Все наши беседы вращались почти исключительно вокруг ребенка, которого она ждала, а когда я пытался сменить тему, она вновь настойчиво возвращалась к прежнему предмету, который, казалось, занимал все ее мысли. Мы постоянно наблюдали, как она была привержена мысли о том, чтобы оставить ребенка как наследие любви для своего мужа, когда он вернется с фронта. Я тайком попытался узнать, где находится ее муж, и получил четкий ответ из Главного Штаба, что его часть была уничтожена на Восточном фронте. Однажды я сказал ей, что на следующий день собираюсь провести вторую операцию. Она лишь кивнула. Эта вторая операция потребовала гораздо больших усилий и была намного опаснее, чем первая, поскольку общее состояние больной ухудшилось. Опасности для матери и ребенка удвоились... Мы работали так быстро и осторожно, как только могли. Я со всей возможной тщательностью останавливал кровотечение, чтобы сохранить кровообращение. Мать была еще на шестом месяце и в случае преждевременных родов ребенок не выжил бы. Однако, несмотря на все наши усилия, на этот раз мне потребовалось гораздо больше времени, чтобы удалить грудь и железу. Отдельные опухоли слились в большой очаг, угрожающий новыми метастазами. Я закончил операцию, наложил швы и повязку. Осложнений не ожидалось, но благоприятного исхода все равно не приходилось ожидать, так как уровень лейкоцитов в крови был очень сильно повышен. Увозя больную из операционной, все мы чувствовали глубокую скорбь от сознания того, что дела обстоят ужасно и спасти женщину вряд ли удастся. У меня же была еще одна забота, которую я тщательно скрывал от больной: ребенок мог умереть в утробе матери. Поэтому сразу после операции я поднялся в палату и прослушал сердцебиение ребенка. Удары были слабые, но ясно различимые. Они оставались такими и в последующие дни. Как-то утром женщина, сияя от радости, сообщила мне, что впервые почувствовала движение ребенка. Она ясно слышала, как он ударял своими ножками... Мы приближались к седьмому месяцу. Начался последний бой со временем. Я предложил ей рентгенотерапию. Поскольку я предвидел, что она могла испугаться вредных последствий для ребенка, я стал убеждать ее, не дожидаясь вопросов, что мы можем защитить плод от действия излучения. Но женщина не согласилась на лечение и ответила: - Зачем? Я знаю, в каком я состоянии. День ото дня больная выглядела все более усталой. Рана от операции не затягивалась. Силы организма подошли к концу... Однако миновал седьмой месяц. И вот однажды я пришел и сказал ей: - Если ребенок родится сейчас, мы сможем сохранить его в живых! Я никогда не забуду реакцию на это сообщение. В ее глазах засияли слезы радости, а желтое обессиленное лицо словно светилось изнутри от счастья. Даже общее состояние больной на несколько дней улучшилось. Однако затем оно все более и более ухудшалось. На восьмом месяце я предложил ей провести досрочные роды. Она могла быть переведена в роддом и там родить ребенка. Однако больная отказалась. Она хотела выписаться домой. И вот пришел день, когда она оставила нашу больницу. Приехала ее сестра и забрала ее. Я тоже проводил ее до такси. На мгновение я остался с ней лицом к лицу и почувствовал, что в ней происходит какая-то борьба. Наконец, с ее уст сорвался вопрос, которого я так боялся: - Сколько я еще проживу? Я не ответил и только покачал головой. В последний момент я не хотел лгать ей. - Сообщите мне, когда родится ребенок, - попросил я. Она обещала мне это сделать. Я ждал, что мне пришлют какую-нибудь открытку и был удивлен, когда в один день получил письмо, написанное собственноручно моей больной. "Дорогой г-н профессор! - писала она, - поскольку Вы приняли такое участие в моей борьбе за ребенка, Вы будете единственным, кто узнает о радостной новости от меня лично. Я очень слаба и должна экономить остатки сил. Итак, десять дней назад в мир родился ребенок. Мальчик. Маленький ребеночек... Мое сердце настолько переполнено благодарностью, что я не могу выразить свои чувства словами. Я благодарю Бога и благодарю Вас, дорогой г-н профессор. Последние недели беременности прошли довольно тяжело, и несколько раз мне казалось, что я не выдержу до конца. Я молилась такими словами, которые, наверное, заставили бы какого-нибудь богослова иронически улыбнуться: "Если Ты есть там, наверху и если Ты - Любовь, то дай мне этого ребенка". Так я говорила Ему, и Он, по Своему безмерному благоутробию, услышал мою мольбу, которая больше была похожа на требование. Это событие очень много для меня значит. Это - мое величайшее утешение на том последнем отрезке пути, который еще лежит передо мной. Смерть приближается... Конец на пороге... Я не хочу казаться лучше, чем я есть на самом деле: я тоже часто чувствую страх смерти. Глубокий страх существа, уходящего из этой жизни, особенно по ночам, когда я остаюсь одна и смотрю в темноту. Но тогда меня утешает мысль о ребенке, который для меня является живым доказательством Божией любви... . Вчера мне пришлось прервать письмо на этом месте. Пришла моя сестра и отругала меня. Она хотела объяснить мне, что ради ребенка я обязана жить. Теперь, помимо того, что мне явно не хватит сил для того, чтобы победить смерть, меня утешает еще и мысль о том, что, в конце концов, даже самые заботливые родители могут сделать очень немногое для своих детей. Их судьба, равно как и наша, находится в руках Божиих. И в эти сильные Отеческие руки я сейчас вверяю всех тех, кого я оставляю здесь... Я хотела бы быть для своих детей, которые для меня - лучший подарок, хорошей матерью. Вот уже десять лет я связана со своим мужем любовью, которая никогда не омрачалась даже малейшим облачком. Нелегко оставлять все это. Но я еще раз хотела бы уверить Вас, поскольку Вы были рядом в мои самые тяжелые минуты, что я ухожу с уверенностъю, что я все это вновь обрету там, преображенным и освобожденным от земных немощей. Прощайте навсегда! N.N. P. S. Когда вернется мой муж, прошу Вас, передайте ему это письмо. Через четырнадцать дней я полу чил письмо, извещающее о ее смерти. Письмо я не смог передать, по тому что муж этой женщины maк никогда и не вернулся с Восточного фронта". "Ортодоксос типос", |
 |
|