Рассмотрим теперь поподробнее основоположный вид современного учительства - подготовку к восприятию слова Божия подрастающего поколения, введение его в ограду Церкви, назидание и научение его. Здесь мы становимся лицом к лицу с больной стороной - не только современности нашей, а и прошлого нашего, которое измеряется многими десятилетиями еще до революции. И не об одном только школьном законоучительстве должна тут идти речь, а о той общей отчужденности от Церкви, которая темной силой издавна ложилась на русскую семью и лишала детей благодати изначального приобщения к жизни Церкви. Об этом с свойственной ему силой мысли и слова говорил однажды, в неделю Ваий, архиеп. Никанор три четверти века тому назад.
     "Церковь желает, чтобы мы славили Бога, как дети... А современная мудрость не желает уже того, чтоб сами дети ведали и славили Бога... Говорят: учить детей религии рано, - они мало развиты. Говорят: учить детей бесплодно - не поймут. Говорят: учить детей вере даже несправедливо, - это значит, насиловать их совесть; когда вырастут, тогда и облюбят веру, какую признают для себя годной, которую тогда и усвоят себе сознательно. Говорят: учить детей вере даже вредно, - это может помешать их светлому здоровому физическому развитию... говорят и многое другое, а делают еще больше. От этого посмотрите, - носят ли в известных кругах детей в церковь? Часто ли носят? А в старые годы носили. Последите, водят ли детей 3-4-5 лет в церковь? Часто ли водят? А в прежние годы водили и часто. Приучают ли детей к религиозным упражнениям, молитвам, постам, многие ли приучают? В старые годы приучали, приучали все. Объясняют ли веру дома с первых годов возраста? Многие ли объясняют? В старые годы, хоть немного, но многие объясняли. Учат ли первой мудрости по старозаветным благочестивым букварям, по часословам и псалтырям? Все это свирепо изгоняется. Дальше посмотрите. Многие ли гимназистки теперь посещают храм Божий? Я видел, в одном городе - 11 мая все заведения народного просвещения собираются в собор и наполняют его совершенно, а в прочие дни - где же бывали эти дети, когда собор наполнялся не детьми, как и прочие немногие церкви, а домовых церквей при заведениях не было? Видел, как начальство вело в церковь в высокоторжественные царские дни до 500 воспитанников, а приводило до 30-50, которые во время службы также разбегались, как и прежние 470. Знал заведение, в котором церковь была и залом собрания: по утрам там знаменитый иерарх (Иннокентий) литургисал и поучал, а вечером был там же бал и танцевали... Знал заведение, в котором в зале собрания пристроен был буквально только алтарь, в этой зале была кафедра, канделябры с сальными свечами, тут обыкновенно собирались, беседовали, смеялись, курили, и т.д. Знаем мы заведения, при которых есть прекрасные церкви (универси-тет-ские), но никто из учащихся почти никогда в них не бывает. Знаем мы множество школ, в которых употребление древнеотеческих славянских азбук, часословов и псалтирей немыслимо, в которых детям для первоначального чтения дают книжицы только светского и по местам наипустейшего содержания, по той простой причине, что в дитяти нужно - говорят - развивать сознание, нужно, чтобы дитя понимало, что читает, чему его учат, а древнеотеческие буквари, а часословы, а псалтири будто бы непонятны.
     Но это, - продолжает архиеп. Никанор,- предубеждение. Кто говорит, что псалтири и часословы для детей непонятны, что дети не понимают веры, тот говорит против опыта или не имеет опыта. Нет, дети, начиная с двух-трех-четырех лет и выше, начиная вообще с минут пробуждения человеческого сознания, постигают веру, постигают всею цельностью своего духа, цельностью чутья умственного, нравственного, эстетического, постигают так поэтически глубоко, как неспособны понимать люди созревшие или перезревшие. Все, что я скажу, буду говорить на основании опыта. Доступно сознанию и сердцу ребенка двух-трех лет, что Бог живет на небе, дает хлеб и все хорошее; что нужно молиться Ему, поутру и вечером, стоя благоговейно пред иконою, сложив руки на груди. Дитя 3-4 лет может в уединенной комнате без подсказа, без свидетелей, останавливаться пред иконою с трогательным умилением и понимать, что вот это - распятый Христос, а вот по сторонам Матерь и апостол плачут, а вот - воин с копьем, которым воины прокололи Христа, а вот - гвозди, а то вот - терновый венец, а там солнце лик свой потаило, а то петух стоит, который ночью, когда воины мучили Христа, кричал; а то бичи, которыми били Христа и т.д. И что-то поверх этих понятий родится в детской головке. Ужели пятилетнее дитя, держа старинный букварь в руках, не постигает сердцем, что такое: "Боже, буди милостив мне грешному", "Буди благочестив и уповай на Бога"? Ужели, держа в руках часослов, не постигнет, что значит: "Ослаби, остави, прости, Боже, вся прегрешения моя"? Боже! Какие идеи рождала эта псалтирь своим ладанным запахом, своею старою кожаной оберткою, даже тем воском церковных свечек, каким она была закапана; этот Давид в венце, бряцающий в гусли, этот Моисей с рогами-лучами света, жезлом пресекающий морские волны, по которым проходят евреи? В какую глубину светлых райских идей погружал этот дедовский молитвенник, и там, при молитвах на сон грядущим, изображение, как Иосиф с Никодимом в сумерки вечером кладут Христа на смертный сон во гроб, а Матерь Божия и мироносицы над Ним плачут? Сколько несказанной радости навевала эта пасхальная книжица, переплетенная в белый пергамент, со своими ярко-красными заглавными буквами, и этот освещенный лучами Лик Христа, встающего из гроба с победным знаменем в руках? Или Христос при песне: "Возбранный Воеводо и Господи, ада победителю...", со знаменем победы в руке, ногою попирающий змия, а другою рукою извлекающий Адама из пасти ада? Дитя 2-3 летнее понимало и поймет сердцем, что вот это верба, с вербою дети встречали Христа, верба старым подает здоровье, а малым - разум. Дитя, которое носили на руках прикладываться к Плащанице, постигало сердцем, что это лежит Христос Спаситель, что целовать нужно натощак, ничего не вкусивши. И так ребенку было горько и стыдно, что он вкусил, буквально только раз вкусил хлеба, в Великую Пятницу поутру! Так ему и не дали поцеловать Плащаницу до утра Великой Субботы. Ужели дитя 3-4 летнее не постигнет сердцем, - нет, постигнет отлично, - что вот это красное яйцо - это "Христос воскрес из мертвых"? Пока еще не зная грамоты, дети в церкви в день Пасхи пели за старшими с добрым навыком - "Христос воскресе" - и пол пасхальной службы наизусть. Теперь я отлично понимаю, что значит "Воскресения день, просветимся людие"; но когда чувствую то, что пою, то плачу от горя, а в детстве я не понимал цельной картины, заключающейся в этой песне с догматическим и историческим ее основанием, но пел ее, причем легкие буквально бились о стенки груди от восторга. Семилетний возраст на исповеди не понимал вопроса духовника: "Каешься ли ты? Говори: каюсь!", - но отлично понимал, что значит грешить, и что грешить грешно, и Бог за грехи наказывает, и духовник не похвалит. Сколько способно сказать сердцу мальчика то обстоятельство, что старая бабушка, стоя с внуком-причастником в саду, глядя на сельскую Церковь, читала правило ко причащению! Сколько способны сказать сердцу юных причастников-молитвенников слова матери "молитесь, дети: "Сердце чисто созижди во мне, Боже! Не отвержи мене от лица Твоего и Духа Твоего Святаго не отыми от мене"". Говорят: дитя не понимает религии. Наоборот, оно-то и понимает. Возрастные понимают, но не постигают религию. А дети постигают... Где теперь вы, эти сладкие ощущения? Эти бесценные детские воспоминания? Эти восторженные или умиленные состояния детского духа, которые одне дают идею райского наслаждения в небе и вечности?
     Теперь образованные родители не ведут, не несут детей в Церковь даже в такие знаменательные дни, как нынешний, в этот преимущественно детский праздник... Видел я хороших родителей, которые в светлую пасхальную ночь очень озабочены были тем, чтобы семилетняя дочка, возбужденная праздничными впечатлениями и не желавшая ложиться спать, непременно в свою пору заснула, чтобы назавтра была здорова. Назавтра, в часов девять утра, после обедни, конечно, ее заботливо нарядили и вывели сказать главе семейства: Христос воскресе! А на нашей памяти бывало, что дети в Пасху спят на помосте церковном. Недавно видел я толпы детей в Церкви в светлую пасхальную ночь, конечно, не далее 10 часов; дети сами сидели на полу; видно, души их рвались к радости воскресения; но с углублением ночи, родители и няньки увели их всех, и на пасхальной утрени я не видал уже ни одного дитяти. Думалось: Боже! Как бессердечны, как тупы, как безжалостны к детям эти родители! Каких радостей лишают они своих детей...
     В учебных заведениях мы приставляем религию к юношеству в школьных вопросах и ответах, которыми сообщаются отрывочные, мертвые понятия, или же в школьных исторических рассказах, выглаженных до того, что в них выглажен, кажется, самый дух, или же в поверхностных объяснениях, которые не столько способны согреть сердце, сколько расшатать сомнениями ум. Дисциплина же церковная в жизни юношества разрушена и не поддерживаеся. Крестное знамение - труд, и не легкий, едва ли даже не вызывающий краску стыда на лице. Стояние, прислуживание в церкви - одолжение церкви. Говение - уступка закону, самопожертвование. Посты, встать на утреню в Великую Субботу, на торжественно-пасхальную литургию в первый светлый день? Ну уж, просим извинить".
     Что могло противопоставить этой темной силе, само по себе, одно только законоучительство? "В древности, - говорил в другом месте тот же архиеп. Никанор, - особенно в первые века по основании Христовой Церкви, христианство всем своим строем, всем своим напором, богопросвещенной проповедью, чудесами, обилием всяких явных дарований благодати Божией, величием подвигов святых Божиих, внедряло во всех непреложное убеждение в истине того, что преподается в христианстве и в лживости всего, что проповедуется вне христианства и несогласно с ним. Тогда всякому, приступающему к Церкви или родившемуся в ней, достаточно было для заложения в ней первой распланировки христианского обучения, разъяснить и изучить катехизическим методом истины, включенные в Символ Веры и заповеди закона Божия. Все дальнейшее развитие готового незыблемого незыблемого христианского убеждения в каждом верующем восполнялось церковною проповедью, доверчивым чтением душеспасительных книг, церковным богослужением и всем строем и духом церковного общества. Тогда всякий верующий приступал к катехизации с готовым, во-первых, и незыблемым, во-вторых, убеждением, которое и рождалось в незыблемо-верном христианском обществе, да и в него же и возвращалось и им же незыблемо всегда поддерживалось... То ли теперь? Где мы теперь это можем найти и увидеть? Разве только в сельской глуши, куда не проникли еще новые веяния неверия, ересей и расколов, куда не проник еще разгром всей христианской дисциплины, всего жизненного христианского обихода..." В такой атмосфере что можно целительного ждать, когда "вот в стенах учебного заведения зазвучит голос законоучителя, одинокий и чуждый для души мертвой или умирающей, для замороженной или уже пылающей адским огнем злобы к вере, зазвучит, как ничего не говорящий отчужденному сердцу колокол на церковной колокольне, как "медный голос Православия", по выражению одного антихристова слуги и предтечи, зазвучит болезненным диссонансом".
     Почтенный архипастырь советует законоучителям не ограничиваться катехизическим разъяснением, а в низших классах обращаться к источнику христианства "к обширному, никак не отрывчатому, чтению Евангелия", а равно к чтению отрывков Ветхого Завета и писаний апостольских. "По опыту знаю, - свидетельствовал он, - что такое чтение с некоторым благоговейным, но никак не дробным гомилетическим разъяснением, действует на детскую душу необычайно благотворно, согревая и просветляя, возвышая и расширяя, умиляя и услаждая, увлекая и утверждая на камени веры". В старших классах он советовал придавать преподаванию апологетический и духовно-нравственный характер. Ясно видел ученейший наш богослов, что вопрос идет о насаждении веры в душах, увлекаемых потоком неверия к страшным рубежам. "Все мы ждем пришествия чего-то, - увы! - не радостного, а чего-то грозного, чего-то страшного. И не бежим от него, а наоборот идем... навстречу. В томительном ожидании надвигающейся грозы кто однако же дремлет, а кто и совсем заснули, и мудрые, и неразумные... А вдруг грянет вопль: се грядет... и из бездны мрака изникнет апокалиптический зверь. Чего не дай Боже и увидеть! Здесь-то благопотребны терпение и вера святых".
     Архиеп. Никанор рисует нам по преимуществу интеллигенцию и среднюю школу. Но в том же плане встает пред нами проблема и самого элементарного образования: борьба с Церковью шла и здесь. С церковно-приходской школой вела борьбу школа светская, в которую вкладывался огромный идеалистический порыв русского образованного общества, но которая с Церковью оставалась лишь формально связанной. Просвещение несло с собою тьму. Это понимали духоносные отцы. Вот, например, как писал оптинский старец Макарий по поводу освобождения крестьян. В нем он видел "Отеческий промысел Божий, умилосердившийся над нами". Однако тягостные сомнения тут же охватывали его прозорливое сознание. "Но, - спрашивал он, - что будет со свободными и как воспользуются они свободою? Это еще нам неизвестно. Вы правильно рассуждаете, что может быть то и то. Но вот что неизвестно: какой принесет плод эта грамотность, вводимая в простонародье. Мы теперь уже видим в казенных поселянах, которые научились грамоте: побудет кто из них писцом и окажется неспособным, или по какому-либо случаю лишится места - то он уж не пахарь, и отец не имеет надежды на подпору своей старости. На это возражают: если все будут грамотны, то этого не может быть. Ну хорошо, они научатся грамоте: а что будут читать? Повыпустят книг: "Смех" и "Пустозвон" и подобных. Какое они могут иметь влияние на нравственность? Что будет тогда, - увидим, да будет воля Господня на всех". Другой раз писал он решительнее: "Сердце обливается кровью, при рассуждении нашем о нашем отечестве любезном, России нашей матушке: куда она мчится, чего ищет, чего ожидает? Просвещение возвышается, но мнимое, оно обманывает себя в своей надежде, юное поколение питается не млеком учения святой нашей Православной Церкви, а каким-то иноземным, мутным, ядовитым, заражается духом; и долго ли это продлится? Конечно, в судьбах промысла Божия написано то, чему должно быть, но от нас сокрыто по неизреченной Его премудрости. А кажется, настает то время по предречению отеческому: "Спасаяй да спасет свою душу".
     Готова была порою и Церковь, устами своих лучших представителей, с энтузиазмом встречать новые веяния гражданственности. Так еп. Иоанн Смоленский, на новый 1859 год восклицал: "Прииде час, прииде час России. Она стремится к возрождению... Прииде час. Может ли не сочувствовать этому времени Церковь? О, Церковь должна и готова тысячу раз повторять удар этого часа во все колокола, чтобы огласить все концы и углы России, чтобы пробудить все чувства русской души и во имя христианской истины и любви призвать всех сынов Отечества к участию и содействию в общем, великом деле возрождения". Знаменитый вития церковный готов был видеть зарю новой жизни и для самой Церкви: "Сама Церковь в собственных недрах страдает скорбями рождения, чувствуя слишком сильно потребность дать новую жизнь своим чадам духовным". Но видел вития и опасность переходного времени России: "Если ты, верно, не сознаешь, в чем именно зло, из которого ты должна возродиться, и где добро, в котором должна обновиться: твое заблуждение страшно. Под внешним видом возрождения... ты можешь войти в ложную жизнь". И зовет вития новую Россию к доверию к Церкви, к ее служителям: "не отвращайся от нас с недоверием и горечью, мы не враждебные духи, мы слуги Вышняго, обязанные говорить тебе правду, внушать добро и помогать твоему нравственному преуспеянию..." Здесь уже некое пророческое послушание начинает ощущать в себе вития. Так от первоначального восторга переходит он скоро к пафосу обличения. "О, как тяжек долг служителя Бога. Зачем правда делается в устах наших таким жестоким оружием? Зачем слово наше делается только словом нещадного обличения, жестокого укора и неумолимого суда? Такова правда... И с какой грустью в душе несет служитель Бога слово судное к народу и сколько раз с замиранием сердца, в раздумье, он готов остановиться и, едва открывая уста, хотел бы закрыть их! Но внутренний огонь воспламеняет дух: вышний голос взывает "иди и говори" (Иер. 1, 17; 2, 1) - и мы должен забывать о себе, идти и говорить".
     В высокой степени знаменателен ход мысли еп. Иоанна. Иллюзией и самообманом оборачивается ощущение того, будто и Церковь участвует в общественном обновлении, охватившем Россию. Тогда надо было бы признать, что и организм Церкви требует в своем существе некоего обновления! Церковь могла только исповедывать слово Истины ею уже до конца, до пределов возможности земной, обретенное, а потому слово ее силой вещей и оборачивалось обличением, поскольку обновление общественное все больше обнаруживало свой антихристианский лик. В этом, - увы, - было самое существо этого обновления! Отсюда и возникла вся трудность и ответственность церковного просвещения. Оно возвышалось и крепло - нельзя достаточно оценить огромный процесс, в этом отношении достигнутый на протяжении XIX века в России. Силой вещей, однако, это просвещение, даже в недрах самой Церкви, в большей или меньшей степени отравляется духом недобрым, духом "обновления", "модернизма". Этот дух с течением времени все сильнее сказывался и на пастырском составе. По всему фронту жизни нарастала борьба между, с одной стороны, хранением исконной церковной Истины и тех форм жизни и культуры, которые этой Истиной были одухотворены, с одной стороны, и, с другой стороны, "обновлением" жизни под знаком новых начал, открыто или прикрыто этой Истине противостоящих. Все больше и больше жизнь проникалась этими новыми началами.
     Отсюда самый вопрос школы, при всей важности его, утрачивал свое первенствующее значение: решением его одного еще не решался вопрос России. Церковно-приходские школы испытали, несмотря на соревнование школ светских, относительный расцвет в последние десятилетия XIX века и в начале XX века. Им покровительствовал Император Александр III. Своей прямой задачей ставил он восстановление их повсеместное. Понимал их цену, конечно, и его державный сын. Известную помощь получила церковная школа и от общества в лице знаменитого С.А. Рачинского, пожертвовавшего научной карьерой и замкнувшегося в своем Татеве для того, чтобы там самоотверженно отдаться делу возрождения церковно-приходской школы.* Создав образцовую школу, он проповедовал ее распространение. "Наша школа, сделавшись, приходской, тем самым приобретает характер церковный в широком смысле этого слова, станет делом всех церковных элементов сельского населения, духовных и светских, без различия состояния и сословия. Прежде всего, она станет делом самих священников. Они уже имеют пред собою слишком редкие до сих пор примеры школ, возникших в селах исключительно по почину священников их, живущих их неусыпными попечениями, пользу и важность которого они не могут не понять. Между тем уже теперь всякий сельский священник, действуя с терпением, бескорыстием и энергией, может собрать в своем приходе средства, необходимые для содержания школы. Но не все одарены одинаково этими свойствами. Помощь в большинстве случаев необходима". Рачинский рассматривал одновременно дело приходских школ и как путь оздоровления жизни священников, часто свои досуги, особенно в зимнее время, употреблявших на развлечения обычного типа: из "болота" хотел вытянуть он их, поручив им школьное дело, под контроль прихода его поставив, а тем самым и активно втянув в него священника, как главу прихода. Школа, по учению Рачинского, должна стать народной, а потому церквоно-православной, возрождая примеры далеких времен введения христианства на Руси. Пример Рачинского вызвал подражание. Татево стало лозунгом целого движения. Рачинский вел огромную переписку. Деятельность его стала предметом внимания свыше: Государь отметил ее рескриптом (14 мая 1899 г.). Записка Рачинского "Об образцовых школах при духовных семинариях" была в 1884 г. разослана во все епархии. Брошюры, сборники статей развивали его идеи. Надо ли говорить о положительной квалификации этого начинания? Но могло ли оно противостоять мощной волне "обновления"?
     Борьба ведь шла не между типами школы, как бы выразительны ни были они в своей конкретности, а между типами культур. Культура Церкви не отрицала знания и образования, но она не ставила уровень их условием для раздаяния своих благодатных даров. Церковь жила законами духа. "Не знает наш народ, говорил архиеп. Никанор, ни истории христианства, ни христианской догматики, ясно не понимает и Евангелия. Тем не менее, народ, в своей цельности, постигает дух Евангелия и располагает жизнь по этому духу. Знает наш народ, что такое жизнь по Божию Закону, что чистота, что милосердие, что воздержание, что пост и молитва, что покаяние по грехопадении. Так он и живет, так он и жил целую тысячу лет. Он ходил пред Богом в свете лица Божия, творил в великие годины отечественной жизни даже величайшие подвиги самоотвержения и любви христианской, и светлость лица Божия отражалась на нем, отражалась в мирной покорности судьбе, в мирном ощущении глубоких радостей жизни привременной, даже при тяжкой жизненной доле; отражалась в мирном и радостном чаянии Царства Небесного себе, и сродникам, и всем. И Русь во свете лица Божия росла, мужала и крепла. И все дела рук наших прямою стезею направлялись к единой цели, к возрастанию отечества и спасению христианских душ в пределах вечности". Вот этот-то идеал, всех роднивший в ограде Церкви, - меркнул в лучах "обновляющего" культурную жизнь "просвещения". В чем была задача неотвратимая? Прияв это "просвещение" гражданское, уяснить ограниченность его, относительность его, понять тщету его, поскольку оно притязает на значение абсолютности ценности, а тем самым, обусловить приятие его лишь в ту меру, которая допускается высшей духовной культурой Православия. Человек глубоко и убежденно-православный мог небоязненно испытать на себе воздействие подобного "просвещения". Напротив, человек поверхностно-церковный, какую бы он школу ни прошел, пусть самую строго-церковную, оставался подверженным воздействию стихии века сего, которая и в формы церковные могла облекаться. В частности, именно ученость церковная оказалась в огромной зависимости от новых веяний, благоприятствуя соблазнительной идее обновленчества. Редко кто не поддавался ей в тот или иной момент, в той или иной форме, из тех, кого жизнь выносила на поверхность. Но крепок был и костяк подлинной церковности, и можно только поражаться силе расцвета, - увы! Как бы прощального! - Церкви в условиях соседства с "просвещением", победоносно овладевавшим все новыми и новыми позициями.
     Только задним числом можно ясно разглядеть, уже в свете всего нами пережитого, два потока, причудливо иногда между собою переплетавшихся. С одной стороны, жило строгое, сознательное, трезвое, лишь умудряемое всем вокруг него происходящим, истинное Православие. Никак не враждебно Православие никакой новизне. Надо только, чтобы эта новизна не притязала на определяющую духовную значимость и не служила поводом для уклонения от истинного благочестия - не становилась оправданием расцерковления. С другой стороны, рождается, крепнет и приобретает все большую распространенность и агрессивность стремление идти в уровень с веком, отчуждаясь все больше от исконной церковности и проявляя все большую готовность искать "живые силы" на каких-то новых путях - вне Церкви. В соответствии с этим особую важность, но и особую окраску получало законоучительство пастырское, да и вообще новый характер приобретала вся культурно-воспитательная работа пастыря. Чтобы иметь положительное значение, проникаться она должна была пониманием свершающегося, то есть быть добрым воинствованием с "просве-щением" противоцерковным. Иначе обретала она значение отрицательное, идя в ногу с тлетворным веком, - хотя внешне могла быть облечена и в формы церковные. Не нужно думать, что это противопоставление было всегда ясно сознаваемо и убежденно проводимо в жизнь. Но приведенные выше цитаты показывают достаточно отчетливо, что проницательная церковная мысль глубоко была проникнута пониманием свершающегося. Инстинкт здорового церковного духа подсказывал и специфические изменения, которые естественно должны были возникнуть в деле законоучительства. То было уже не пополнение знаний на фоне твердой веры, вынесенной из семьи. Нет, то становилось прививкой детским душам духовного здоровья во истребление заразы, которая в них вносима была дома; то было приуготовление к предстоящей всежизненной борьбе за спасение своих душ в атмосфере, стихийно отчуждающей от Церкви. Хорошо говорил об этом архиеп. Никон: "Законоучитель не простой учитель, а продолжатель дела Христова на земле. Благоговейно совершая службы Божии, не опускай случая сказать теплое, от души, хотя и краткое слово назидания, к жизни учащихся приложимое, особенно же возбуждай в себе благоговение к слову Божию (читай в классе выдержки из слова Божия так, как бы ты сам учился у Христа, как бы слушал Его!) и по мере сил осуществляй завет любви, наипаче к "малым сим", коих души тебе Христом вверены - и ты увидишь, что к тебе потянутся сами собою эти души. Надо, чтобы законоучитель каждый воспитал в себе это мистическое чувство - я сказал бы - смиреннопослушничества у Христа - не может быть, чтобы более чуткие души не почувствовали этого! Вини во всем самого себя и говори Господу в молитве твоей: покажи мне, Господи, мою немощь, даруй мне зрети мои прегрешения, покажи мне, Господи, их добрые качества (детей), Тебе Одному ведомые, да возлюблю в них образ Твой, да познаю насколько они выше меня в очах Твоих".
     Так определяет архиеп. Никон ту, так сказать, общую установку сознания, которая должна быть свойственна современному законоучителю, а предпосылкой успеха он считает наличие у пастыря того, без чего не может спасительного значения иметь ничье слово и дело: полного самоотдания Христу в Церкви. "Мы живем, уже вне Церкви - говорит архиеп. Никон, - а надо жить в Церкви и к этому возвращать всех вокруг себя". Только пребывая всем своим существом в Церкви, можно обрести и сохранить то, что так хорошо именует архиеп. Никон христоподражательным смиренномудрием, которое и составляет природу истинного Православия.
     Возвращается к этой теме в одном из последних номеров "Троицкого слова", уже после февральской революции, архиеп. Никон в дневнике своем, под заголовком "Тоска детей по храме Божием", противопоставляя тяге к "свободе" и в этом смысле понимаемому обновлению Церкви истинное обновление: "аще не будете как дети, не внидете в Царствие Небесное". Сущность же этой благодатной детскости он усматривал в послушании Церкви. В детях есть зачатки тех добрых настроений, которые приближают к Церкви, ведя к послушанию ей и воспитывая христоподражательное смирение. "Если еще возможно, - писал архиеп. Никон, - ожидать духовного возрождения в нас, то только путем воспитания нашего в недрах Церкви, в воздухе церковности, начиная с детского возраста". Это трудно, так как сами растеряли мы эти сокровища, но тут упование должно возлагать на благодать Божию - поможет она "таинствами Церкви, руководством ангелов Божиих, хранителей наших: лишь бы мы не гнали их от себя и от деток своих". И тут целую лествицу воздвигает архиеп. Никон добрых практических советов, которые не утратили своей благой действенности и для нас. "Пусть с проблесков сознательной жизни дитя видит над своей колыбелью Крест Христов, пусть до глубокой старости помнит себя на руках матери в храме Божием, пусть в его душе запечатлеется образ благословляющего его иерея Божия. Его ручкой ставьте свечечку перед ликами Божией Матери и святых угодников; его ручкой подавайте нищему подаяние ваше у дверей церковных; пусть благовест церковный будет сладостнейшей музыкой для его слуха, благолепие дома Божия - высшей школой всего изящного, изображением красоты всего мира Божьего, лики святых Божиих - радостью его чистой души. Подстерегайте и оберегайте, всячески сами зажигайте всякую искорку добра, в чем бы она ни проявлялась... По мере возрастания дети должны принимать участие в церковной жизни, разумеется, чем могут. Главное, чтобы они чувствовали себя живыми членами Церкви, прихода, не в правовом каком-то смысле, а в нравственно-бытовом. Наступает, например, праздник: дети должны без всяких понуждений, по собственному усердию, приготовиться к чтению и пению в храме; должны украсить храм зеленью, выстлать его травою, убрать иконы цветами... Если будет крестный ход - принять в нем участие по указанию старших, какое могут. Предположено прихожанам сделать что-либо для храма: и тут дети не должны оставаться без возможного в нем участия: помочь в сборе пожертвований, сами должны придумать, как бы собрать и собственную лепту от какого-либо посильного труда. Встретилась нужда у больных детей, у больной бесприютной старушки, у калеки, делают возможную помощь взрослые, и дети не должны не только отставать, но хотя бы лаской, любовным отношением к несчастным проявлять свою православно-христианскую настроенность. Как скорбно, что нынешние воспитатели совсем не знают этого, так сказать, секрета сделать детей счастливыми на всю жизнь... Если верующие сыны Церкви станут ближе к святому делу церковного воспитания своих детей, то это не произойдет без благотворного воздействия и на них самих". И грозными словами кончает свою статью архиеп. Никон по адресу тех педагогов, которые какие-то свои идеалы ставят в основу воспитания, веря в какое-то "грядущее изменение церковной жизни". Они уже не способны научиться у детей их ангелоподобным свойствам, и вот ломают они идеалы церковные, уводя, себе же на горе, от Церкви и детей. "Горе этим воспитателям-развратителям!"
     Надо ли говорить о том, в какой мере эти назидания усиливаются в своей спасительной назидательности в наше время! Но теперь в неизмеримо большей мере становится на очередь задача изначального воздействия на душу ребенка. И тут современный пастырь часто должен становиться воспитателем одновременно и детей, и родителей. Совместная работа семьи и Церкви одна только может тут обещать действительный успех. Не должен, однако, опускать рук пастырь, если приходится ему действовать при пассивном безразличии, а иногда даже и при известном несочувствии, если не враждебности родителей. Только в эти, самые начальные, стадии развития человеческой души способны быть посеяны семена вечной жизни действительно прочно - так прочно, что способны они пробуждаться в жизни и чрез большие сроки, даже будучи погребены под покровом множества позднейших противоцерковных переживаний. Поскольку же речь идет о преподавании уже в точном смысле Закона Божия, то теперь происходит это уже не в форме уроков определенного предмета в программе определенного учебного заведения, - такое явление исключительно редко наблюдается в зарубежном нашем бытии. Вся школа обычно на плечах батюшки, и он, при помощи преподавателей, им самим для того привлеченных и, большей частью, совершенно бескорыстно отдающих свой скудный досуг этому делу, организует все преподавание. И это нередко в условиях, когда школа церковно-приходская обнимает всего несколько детей, приходящих в раз неделю… Естественно, перемещается центр тяжести: не "уроки", а внешкольное собеседование и общение получает первоосновное значение для подрастающих поколений. Это могут быть внешкольные беседы; это могут быть занятия в составе близких Церкви или даже Церковью организованных объединений; это является предметом заботы духовнической; это служит одним из основных стимулов теснейшего проникновения в семейную жизнь паствы. При всех условиях, это в значительно большей мере чисто пастырская душепопечительность, чем законоучительство, как особая отрасль пастырской деятельности. Можно без всякого преувеличения говорить здесь о внутреннем миссионерстве, направленном на подрастающее поколение, стихийно отвлекаемое от Церкви и все в большей мере от нее отчуждающееся. Проповедь в храме приобретает тут особое значение. Но ведь и посещаемость храма снижается. Встречи пастыря с представителями подрастающего поколения - начиная иногда с возраста относительно очень небольшого - становятся все более редкими. Это - явление, борьба с которым требует напряжения сил всей Церкви в целом. Но не должен слагать с себя ответственности и каждый отдельный пастырь. И больше, чем когда-нибудь, помнить должен он святые слова св. Тихона Задонского: "Пастырю пищу слова Божия должно внутри сердца своего сварить и солию разума своего растворить, и так алчущим людям духовную трапезу представлять; иначе пастырь удобно может в слове погрешить".
     Методика современного законоучительства - огромная тема, в которую мы дальше не будем углубляться. Отметим, в заключение, еще только следующее. Чтобы законоучительство было, сколько-нибудь прочным и действенно определяло сознание обучаемых, надо, чтобы они воспринимали все, им сообщаемое не как учебный материал, пассивно усваиваемый - пусть и с интересом, пусть даже с известным увлечением. Это должно быть совместное ознакомление с отеческой верой, нам врученной, за которую наши предки отдавали свои жизни - ознакомление с тем, что является предметом нашего общего исповедничества. Именно этого, то есть исповедничества, ждет от каждого из нас, старых и малых, Церковь. В наше время все мы, независимо от возраста, являемся исповедниками. А для того, чтобы такое сознание не было чем-то надуманным и книжным, а тем паче политическим и узко патриотическим, необходимо, чтобы Закон Божий становился чем-то неотрывным от тайнодействия церковного и от богослужебной благодати. Под этим углом зрения приобретает сугубое значение духовничество, с одной стороны, а с другой - приобщение подрастающего поколения, независимо от возраста, начиная с младенческих лет - к пониманию церковной службы, к прислуживанию в храме, к участию в клиросном чтении и пении. Тут открывается огромное поле деятельности современного пастыря - едва ли не основное, потому что этим лишь путем проникнет он в самую гущу жизни и поставит себя в необходимость общения чуть ни повседневного со всеми семьями прихода. В наших условиях не будет преувеличением сказать, что так называемое оцерковление жизни только таким путем получает серьезные шансы осуществления. Другими словами, в этом направлении надо искать путей возрождения нашего Отечества. Борьба с расцерковлением старших поколений, а тем паче задача возвращения его в лоно Церкви, неотрывна от задачи церковного воспитания поколений подрастающих, начиная от самых младших. Чрез нашу смену можно только укрепить и усилить, жизнеспособность церковного народа.
     В заключение надо со всей возможной силой подчеркнуть, что не только о школе, об уроках должен думать современный пастырь, а, прежде всего, о приближении детей к храму. Здесь встает в полной силе вопрос языка, - об этом будет еще идти речь: церковная атмосфера должна стать родной для ребенка. Не должен забывать пастырь и то, какое таинственно-бдагодатное воздействие оказывает на ребенка благоговейное, предваренное говением, приобщение Св. Таин. Много поучительного, под углом зрения воздействия на душу младенцев и детей отроческого возраста, найдет пастырь в статьях протопр. Георгия Граббе, протопр. В. Бощановского и проф. И.М. Андреева, помещенных в "Православной Руси", в "Православной Жизни" и в "Православном Пути"* .
     Как видим, законоучительство ныне сливается с огромной темой современного миссионерства, углубиться в которую можно, только отдав себе ясный отчет в том, что являет собою современная картина мира. Естественно поэтому отнести эту тему ко второй части нашего курса.