Высоту держать – это тоже подвиг

*** Каждый час слабей нить земного долга – Лишь бы ты за мной по шелкам шел долго, Нитью-шелком я – шла б за тобой, Травяную сеть разорвав стопой... Что скажу, тому вечно быть не стертым... Кто же первым вдруг станет агнцем-жертвой, Проторив другому Голгофу-путь? Что скажу – не помни, сотри, забудь... Первым быть – кому ж доля та не лестна? Наклонись к душе, наклонись над бездной, Вдоль которой путь наш дрожит давно... Наклонись к душе, ведь душа – окно... О тебе пишу, трость-перо чуть дрогнет, Высоту держать – это тоже подвиг. Отошел прибой. Берега чисты. К выси – я готова. Готов ли ты? *** Сквозь рощу ропщет непогода... Природа – частью обихода приходит в хрупкие дома, как древность – ревностью псалма... Деревья горечью коры, рассказывают о недуге – расходятся поверий кру’ги и затихают до поры... Стихия – вестница простора, скользнув в который, видишь – ме’лки с разрозненными днями споры, и переводишь взгляд на стрелки, что к вечности вознесены... Штиль тишины – твой взгляд, как взмах, как веха-знак, чтоб не бежал от битвы-встречи, которой мир ночной встревожен, но ждал, как дара – хромоножья, у Вечности – прося увечья... *** Тише – душе я сказал – ритма иного не требуй, видишь, как влажно связал вязью дождя тебя с небом? Что ты, далекая, ждешь – счастья, упрека, совета? Стрелами вытянут дождь, ломкими нитями света... Пряжа живая летит, рвется на капли в мученьях... Вряд ли – иные пути лучше пути отреченья... Прошлого луч теребя, прежнюю мучая пряжу, знаю, душа моя, скажешь – я отреклась от себя... *** Я сожгла себя – дней гордыней, одиночества – чище волна, что у горла привычно стынет тем узлом, где злом – тишина, как единственная дорога, чей-то шепот и чей-то свет, одиночество – это с Богом ежедневный верный завет, одиночество – это благо ветра, охнувшего в окно, это ключ, колючая влага, в коей слово растворено. Не печалься, ладонью гибкой дней гордыни – смахнем слезу... Слово, воздух ловящее рыбкой – на страницу перенесу... Я тяжесть слова жалобно несла... Я тяжесть слова жалобно несла долиной дня к черте вечерней жизни, как пряжу жаркую – и звук капризный в час ночи-рощи лишь произнесла. Звук-выдох гефсиманский рос как сад, лоза-его-струна бруски обвила, на звездах-гвоздях поздней-гроздью стыла, как «Авва-Отче» чётки-звукоряд, как «чашу-мимо», в выси слов поток – нет горше смысла нет мотива слаще... Звук – были, гефсиманский лепесток, осколок пыли – от единой чаши... *** Облако уступит высоту ангелу, что оступившись птицей, осыпает перья на мосту строк, растерянно верстающих версту – кроной опрокинутой – страницы... Птица уступает высоту голосу, который то лепечет, вышивая веточку-черту, то колышет крылышек чету, пышно перечеркивая вечер... Голос уступает высоту облаку – с карминовою рамкой – строчек, что погибнут на ветру, если не подденет на лету птица, оступившаяся – ангелом...