|
|
Теперь, наконец, можно обратиться к нормальным схоластическим дефинициям и различениям. Есть Предание вечное и есть Предание, осуществляющее себя во времени.
В Вечности от Отца рождается Сын и исходит Дух. Вне времени, вне всякого временного зазора и до создания времени полнота Божественной природы во всей своей полноте перетекает от Отца (как Единственного Источника Всего) к Сыну и к Духу. Это вечное и совершенное Предание.
Во времени благодать Божия действует вне Бога с того времени, когда возникло само время и когда по воле Божественного творческого "да будет!" появилось это "вне". В этом Предании Бог также передает дар соучастия в Себе, дар сопричастия Своему совершенству - но здесь есть свои ступени и меры. Даже в Царствии Божием, даже для святых уготовано восхождение "от славы в славу" (2 Кор. 3, 18) в мерах их Богопричастности, ибо "и звезда от звезды разнится в славе" (1 Кор. 15, 41). Конечная цель Предания: "Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный" (Мф. 5, 48). Но в отличие от Единородного Сына Божия, для твари требуется бесконечный путь совершенствования и постепенного обогащения для достижения этой Цели.
Итак, цель Предания - обожение. Содержание Предания - распространение Божества в тварном мире, то есть распространение Богочеловечества.
В этой перспективе можно сказать, что высший смысл слова Предание почти сливается со смыслом слова спасение.
Начавшись от Вечности, Предание к Вечности и подходит - но при этом оно идет через время. К тому источнику, где было начато Предание, оно должно и вернуться: последнее предание - "когда Он предаст Царство Богу и Отцу, когда... Последний же враг истребится - смерть" (1 Кор. 15, 24-26) [ 1 ].
Из того, что Предание исходит из одной Точки и в нее же должно вернуться, не следует, что история, пролегающая между Альфой и Омегой, бессмысленна.
В этом странствии Предание должно вобрать в себя нечто, чего в нем не было изначала; оно должно успеть пропитать вечными энергиями мир времени и истории. В притче о талантах Господин paradidonai свое имение рабам ("поручил им имение свое" - Мф. 25, 14). И, значит, Предание (Paradosis) есть также и поручение. Предание вводит в себя человека и мир не только для того, чтобы нечто предложить нам, но и чтобы принять затем назад умноженный "талант".
Предание не может осуществиться в мире людей без содействия людей и без облечения в формы человеческой деятельности. По сути своей Предание есть вовлечение твари в синергию, в сотрудничество с Богом ("ибо мы соработники - sunergoi - у Бога" - 1 Кор. 3,9). А, значит, у христиан должны быть такие действия, наши, человеческие действия, которые способствуют привлечению Божией благодати, то есть - осуществлению Предания. Эти человеческие действия, призывающие и приемлющие Божию благодать, можно назвать формой осуществления Предания. Как мы помним, о. Димитрий Станилое говорил, что в этом вообще и состоит служение Церкви: призывание Духа и Его принятие, то есть осуществление эпиклезы.
Значит, форма осуществления Предания - это таинства. Речь не идет только о "семи Таинствах" учебников по "Закону Божию". Раннехристианская литература не знает учения о семи Таинствах, выработанного католиками в их полемике против протестантов и оттуда перешедшего в православные катехизисы. Отцы знают одно таинство - "таинство нашего спасения", таинство обожения. И это таинство совершает себя в ненумерованном числе действий христианина. Монашеский постриг, погребение, чтение Евангелия и крестное знамение - тоже таинства. А есть еще таинство обращения. Таинство есть любое действие, совершаемое человеком в качестве члена Церкви, носителя общехристианского всенародного священства, и призывающее благодать Божию [ 2 ].
Предание - это жизнь Церкви. Не "второй после Писания источник церковного вероучения", а сама ее жизнь. В Новом Завете слово "церковь" упоминается 110 раз [ 1i ]. Значит, она не есть нечто "исторически-примешавшееся" к чистому "евангелизму" [ 3 ].
Церковь восполняет Писание тем, чем практика восполняет теоретическое описание. Писание - норма веры; Предание - образ жизни. Плоть Предания восполняет Слово Евангелия [ 4 ]. Предание есть практическое применение Откровения. Это откровение, воплощенное в сообществе уверовавших людей, то есть в Церкви. "Содержание Предания есть не что иное как содержание Писания. Но примененное к человеческой жизни, то есть прошедшее в нее через Церковь" [ 2i ].
Для нашей темы очень важно отметить, что когда древние церковные писатели говорят об апостольских преданиях, отличаемых от апостольских писаний, они прежде всего говорят о практических сторонах церковной жизни. Большинство "преданий", упоминаемых в раннехристианских источниках, касаются литургической жизни Церкви. Разговор о преданиях ведется в контексте литургического богословия. А что такое литургическое богословие? - Это рассказ о тех действиях, которые должен исполнить человек для того, чтобы открыть себя и свой мир для действия в нем Бога. Литургическая жизнь, молитвенная практика христиан - это человеческая форма, в которой осуществляет себя Божественное содержание Предания.
Одно из самых ранних упоминаний о Предании находится в Послании Диогнету (начало II века): "Христиане обитают как пришельцы в тленном мире,.. ибо не земное изобретение предано им, не вымысел кого-либо из смертных они так тщательно стараются сохранить, и не распоряжение человеческими тайнами им вверено. Но Сам Вседержитель и Творец всего. Сам вселил в людей и напечатлел в сердцах их небесную истину и святое непостижимое Слово свое" (Послание Диогнету, 6-7).
С точки зрения содержания Предание, возвещаемое автором Послания, - это Сам Христос, вновь и вновь рождающийся в людях, И только потому, что Само Слово живет в людях - христиане способны на мученичество: мученичество - "это не дело человеческое, это есть сила Божия; это - доказательство Его пришествия" (7). Это его убеждение вполне согласно с теми словами ап. Павла, которые, кстати, также говорят о неписаном предании: "Что слышал от меня при многих свидетелях, передай верным людям, которые были бы способны и других научить... Верно слово: если мы с Ним умерли, то с Ним и оживем..." (2 Тим. 2-11). Последняя фраза - это основной тезис Павлова богословия, Крещения и Евхаристии. Через Таинства мы соединяемся со Христом, а потому каждый из христиан не живет, и не страдает, и не умирает в одиночку. Христос в нас - вот что должно укрепить Тимофея . "Сие напоминай" и другим (2 Тим. 2, 14).
Сложнее понять, как автор "Послания Диогнету" понимает Предание с точки зрения той формы, в которой оно осуществляет себя. Что именно вверено людям? Греческий текст, по мнению всех исследователей, здесь очень сложен. Человек "распоряжается" не-человеческими тайнами. То, что в переводе П. Преображенского передано как "распоряжение тайнами", по-гречески звучит 
, что вполне можно перевести и как "домостроительство таинств".
Во всяком случае Предание состоит в том, что людям вверено служение тайне Вселения Слова не только в Сына Марии, но и в Его учеников. Для древней же Церкви эта тайна всегда была связана именно с тайной Евхаристии.
Пребывать во Христе можно только через Евхаристическое Причастие Ему - так об этом пишет св. Киприан Карфагенский: "Продолжая молитву, мы произносим прошение Хлеб наш насущный даждь нам днесь. Христос есть хлеб жизни, и этот хлеб не всех, но только наш. Как говорим мы: Отче наш, потому что Бог есть Отец познающих Его и верующих, так и Христа называем нашим хлебом, потому что Он и есть хлеб тех, которые прикасаются Телу Его. Просим же мы ежедневно, да дастся нам этот хлеб, чтобы мы, пребывающие во Христе и ежедневно принимающие Евхаристию в снедь спасения, будучи по какому-либо тяжкому греху отлучены от приобщения и лишены небесного хлеба, не отделились от Тела Христова" (Книга о молитве Господней [ 3i ]).
Для св. Киприана форма Предания литургична. Неписаное апостольское предание говорит не об иных мирах, но о Богослужении. "Я знаю, что большая часть епископов хранит правило евангельской веры и Господнего предания, не отступая от того, чему научил Христос Учитель и что совершил Он сам" (св. Киприан Карфагенский. Письмо 63. К Цецилию о таинстве чаши Господней [ 4i ]).
В этом тексте заметна определенная симметричность: евангельская вера соотносится с тем, чему научил Христос, а Господнее предание - с тем, что Он совершил. Вера хранит учение Христа. Предание - плод Его действия. Вера питается Евангелием. Предание питается Литургией. Связь Предания и Литургии св. Киприан поясняет тут же: "Но поскольку некоторые при освящении чаши Господней по невежеству или по простоте не соблюдают того, что совершал и заповедал совершать Виновник сего жертвоприношения и Учитель Господь наш Иисус Христос, то я счел необходимым написать тебе... А мы, пусть будет тебе известно, приняли заповедь сохранять предание Господне в приношении чаши Господней и не иное что совершать, как то, что ради нас совершено первоначально Самим Господом" [ 5 ].
Еще раньше, во II столетии, св. Ириной Лионский упоминал о неписаных преданиях также в контексте обсуждения практической молитвенной жизни христиан. Для него пример устного апостольского предания - запрет на коленопреклонения в день Пасхи (утраченное сочинение "О Пасxe") [ 5i ], празднование Пасхи обязательно в воскресный день и обычай предпасхального поста (см.: Евсевий. Церковная история, 5, 24, 11).
Для Оригена (III в.) устное предание - это Крещение детей (На Левит. 8, 3), обращение в молитве на Восток, чинопоследования Крещения и Евхаристии (На Числа. 5, 1).
Для Тертуллиана апостольское предание - это троекратное погружение при Крещении, Евхаристия, крестное знамение, осеняющее лоб, запрет на пост и на коленопреклонения во воскресным дням и запрет носить венки [ 6 ].
У св. Дионисия Александрийского (начало IV века) апостольское установление - это празднование воскресного дня (5 Беседа на книгу Чисел, 1).
Для св. Епифания Кипрского (конец IV века) помимо Евхаристии в качестве апостольского предания выступает "поминовение имен усопших" (Панарий, 76).
И св. Василию Великому (середина IV века) незаписанное устное предание говорит не о вероучении, а о литургической жизни: крестное знамение, обращение на восток, нестояние на коленях в воскресные дни. И самое главное - эпиклеза: "Мы не довольствуемся теми словами, которые упомянули Апостол или Евангелие, но и прежде и после них произносим другие как имеющие великую силу к совершению таинства, приняв их из неизложенного в Писании учения..." (О Св. Духе, 27). Кроме того, св. Василий тут же пишет: "Из сохраненных в Церкви догматов (dogmaton) ипроповеданий (khrugmaton) некоторые мы имеем от письменного наставления, а некоторые приняли от апостольского предания по преемству в тайне". По-видимому, рассуждает прот. Ливерий Воронов, последнюю часть фразы лучше было бы перевести так: "А некоторые приняли от апостольского предания как переданные нам в таинственном священнодействии"... Что же касается выражения "переданные нам в таинственном священнодействии", то оно, по всей вероятности, значит: "переданные нам в чинопоследованиях таинств" [ 6i ]. Позднее и преп. Иоанн Дамаскин скажет "это незаписанное предание апостолов" при объяснении практики молитвы, обращенной на восток (О Православной вере, 4, 12, 16).
Можно ли предположить.что апостолы интересовались лишь тем, чтобы их ученики имели правильные воззрения и не интересовались практической стороной их жизни? Можно ли предположить,что апостолы не учили христиан молитве и не устрояли литургическую жизнь созданных ими общин?
Не нужно забывать, что первые священные книги христиан появились около 20 лет спустя после Вознесения Господня, тогда как Вечеря Господня совершалась с первых же дней после сошествия Святого Духа на апостолов. Не все апостолы оставили после себя писания. Остались ли их проповедь и их труд бесследны и бесплодны? Если нет - то как и что было передано бесписьменными апостолами их ученикам? И можно ли при изучении истории христианства не принять во внимание факта существования апостольских литургий - Литургии ап. Иакова, Литургии ап. Марка и Литургии ап. Петра?
Тексты этих Литургий, очевидно, подвергались позднейшим обработкам, но с древнейших времен они связывались именно с этими именами. Не придать значения Апостольскому Литургическому Преданию - значит не расслышать прямых слов Христа: "Я хлеб живый, сшедший с небес; ядущий хлеб сей будет жить вовек; хлеб же, который Я дам, есть Плоть Моя, которую Я отдам за жизнь мира" (Ин. 6,51).
Древние Литургии - несомненный голос Предания. Отрицание их оценивается св. Василием Великим как повреждение Евангелия "в главном", как "сокращение" христианской жизни до христианских словес [ 7i ].
Но вот что удивительно: тексты древних Литургий мало в чем согласны между собой. В одних нет эпиклезы, в других нет установительных слов...
Св. Ипполит, приведя образ молитвы Римской Церкви, тут же говорит: "Нет никакой необходимости, чтобы он повторял те же самые слова, которые мы говорили раньше, и заучивал их наизусть, вознося благодарение Богу" [ 8i ]. Значит, Предание не в словах Евхаристического канона, но в самой Евхаристии. Общее всех древних Литургий - это их плод. Разнятся молитвы. Но едина реальность Таинства - и потому едино восприятие евхаристического Хлеба как Хлеба Жизни, как соединения со Христом. Быть в апостольском Предании - значит жить Евхаристией.
Образу благочестия и молитвы был, по сути, посвящен уже Первый Апостольский Собор, отменивший ветхозаветную ритуальность. Литургический вопрос стал главным и на Втором Апостольском Соборе: Иерусалимский Собор 69 г. (о нем упоминает Евсевий Кесарийский) рассматривал вопрос о преемстве апостольского служения в связи с кончиной ап. Иакова Праведного (главой Иерусалимской общины избрали Симеона, дядю Спасителя). Св. Ириной сказал об этом Соборе: "Те, которые знакомы со вторыми распоряжениями апостолов, знают, что Господь в Новом Завете установил новое приношение. Приношение Евхаристии есть не плотское, но духовное... Совершив приношение, призываем Духа Святого, чтобы Он показал эту Жертву - хлеб - Телом Христовым и чашу - Кровью Христовой, дабы принявшие сии вместо-образы получили прощение грехов и Жизнь Вечную" [ 9i ]. И вновь в прямой связи с "распоряжениями апостолов", то есть с Преданием, оказывается молитва эпиклезы, призываниеДуха Святого.
Суть решений Второго Апостольского Собора св. Климент Римский, автор более ранний, нежели Ириней, передает так: "И апостолы наши знали через Господа нашего Иисуса Христа, что будет раздор о епископском достоинстве" - и по этой причине установили епископское преемство [ 10i ]. В связи с этим нельзя не вспомнить объяснение прот. Николая Афанасьева о том, что епископское служение в ранней Церкви было не административно-властным, а прежде всего литургическим - значит, и вопрос о преемстве, то есть основной вопрос Второго Апостольского Собора, был вопрос не дисциплинарный, а литургический: кто будет совершать Таинство, кто будет на Трапезе священнодействовать на месте Иисуса.
В утверждении особых полномочий епископа на Вечери Любви видит "апостольский догмат" и св. Игнатий Богоносец (конец 1 века). В его Послании Магнезийцам (гл. 13) мы видим одно из самых ранних в христианской литературе упоминаний слова "догмат": "старайтесь утвердиться в учении Господа и апостолов" (en tois dogmasin). Суть же послания в отстаивании прав епископа: "некоторые на словах признают епископа, а делают все без него" (4), а ведь на Евхаристическом собрании "епископ председательствует на месте Бога, пресвитеры занимают место собора апостолов". На эту тему - пять глав из пятнадцати. Остальные - против гностицизма: ибо увещание принять участие в Евхаристии немыслимо без утверждения со всей силой физической, телесной реальности Христа. Структура послания понятна: борьба с гностицизмом была борьбой за Литургию, за Евхаристию. А апостольский "догмат" - созидание Церкви Литургией.
В III веке св. Ипполит Римский скажет: "мы подошли к самому истоку Предания" [ 11i ] именно перед тем, как рассказать о посвящении епископа, а затем - о совершении самой Евхаристии. Аналогично и св. Киприан Карфагенский к надлежащему исполнению епископского служения применяет характеристику: "Божественное предание и апостольское смотрение" (Послание 67, 5).
Почему столь важна апостольская преемственность для послеапостольского века? Дело в том, что Предание не есть сумма знаний, которые можно усвоить непосредственно, прочитав книжку когдато жившего незнакомого человека. Предание - это введение человека в Тело Христово, в Богочеловечество. Как может ввести сюда постороннего ктото, кто сам чужд ему? Ал. Павел однажды вопрошает: "Что ты имеешь, чего бы не получил?" (1 Кор. 4, 7). А если не получил - что можешь передать?
В том-то и дело, что не Церковь хранит Предание, а Предание сохраняет Церковь, и вновь и вновь созидает ее, "прилагает", по слову ап. Луки, людей к Церкви (Деян. 2, 47). В храм зашли обычные люди с улицы. Как становятся они не просто "собранием единоверцев", но - "Телом Христа" (см.: Еф. 1, 23)? Могут они сами себя сотворить такими? Нет - "сие не от вас, Божий дар" (Еф. 2, 8). Значит, не Церковь совершает Литургию, а Литургия совершает Церковь. В молитве эпиклезы молится священник: "...ниспосли Духа Твоего Святаго на нас и на предлежащие Дары сия". Люди, собравшиеся в храм на Литургию, на "общее дело", и есть первый предмет, подлежащий освящению. Через Причастие Телу Господню они сами из толпы единоверцев должны преобразиться в живое Тело Христово. Именно так ап. Павел именует Церковь (см.: Кол. 1, 24). Животворящий Дух Божий, Дух Предания, через вкушение Хлеба присозидает нас к Телу Христа. "И уже не я живу, но живет во мне Христос"...
Христос назвал Церковь не "духом Своим", но "телом Своим". "Дух" может быть невидим, "тело" же - слишком весомая характеристика, слишком зримая. А потому и протестантская попытка оправдать неисчислимость собственных расколов через теорию "невидимой единой Церкви" - это согласование богословия не с Писанием, а с веком романтизма и пиетизма. Люди же, предельно близкие апостольскому веку, считали иначе: "Никто да не обольщается! Кто не внутри жертвенника, тот лишает себя Хлеба Божия" (св. Игнатий Богоносец. Еф. 5).
Св. Киприан напоминал, что "и таинство Пасхи, по закону, тоже требовало, чтобы агнец, закалаемый во образ Христа, снедаем был в одном доме. Бог так говорит: "В дому едином да снестся, ...не изнесите мяс вон из дому" (Исх. 12, 46). Плоть Христова - святыня Господня - не может быть износима вон из дому; а для верующих нет другого дома, кроме единой Церкви" [ 12i ].
По "Учению двенадцати апостолов", именно открытое, совместное причащение видимому таинственному Хлебу и созидает и являет единство христиан, единство Церкви: "Как этот хлеб был рассеян по холмам, и будучи собран, сделался единым, так да соберется Церковь Твоя от концов земли в Царствие Твое" (гл. 9).
Но, следовательно, там, где нет Литургии - там нет и Церкви. "Чистое приношение одна только Церковь приносит Создателю, и все сонмища еретиков не делают приношения Богу. Наше же учение согласно с Евхаристией, и Евхаристия, в свою очередь, подтверждает наше учение", - свидетельствует св. Ириней (III век) [ 13i ] [ 7 ]. Чистую Жертву может принести Богу только истинная Церковь, а истинной может быть только та Церковь, которая создана истинной Жертвой. Вот откуда значение апостольской преемственности, и в этой же перспективе уясняется опасность уклонения в раскол. Можно унести с собою из Церкви Библию. Можно унести Учение. Нельзя унести Чашу Христову. А потому - не может быть self-made-Church, самодельной Церкви, воссозданной энтузиастами из исторической и онтологической пустоты. "Один хлеб, и мы многие одно тело; ибо все причащаемся от одного хлеба" (1 Кор. 10, 17).
Литургия же, как полнота Богочеловеческой реальности, может прийти только от полноты. Отсюда - рефрен апостольской проповеди: "Что мы приняли - то и передаем". Что апостолы приняли от Христа - то они передали и своим ученикам, и то, что передали апостолы Церкви, то Церковь от них и приняла. Так из рук в руки переходила Чаша Христова. "Подобно и чашу из окружающего нас творения Он исповедал Своею Кровию и научил новому приношению Нового Завета, которое Церковь, приняв от апостолов, во всем мире приносит Богу" (св. Иринeй Лионский. Против ересей, 4, 17, 5). Если Церковь именно Евхаристическое приношение приняла от апостолов, то значит, именно его апостолы ей и передали. Предание - это тождественность Евхаристии.
Отсюда - убеждение св. Иринея Лионского, что "признак Тела Христова состоит в преемстве епископов" (Против ересей, 4, 33, 8). Воссоздать Церковь вне апостольского преемства можно было бы только через повторение Тайной Вечери. Но как раз та Жертва, по ясному слову ап. Павла, совершена единожды.
А потому те, кто пытаются вырвать христианство из истории, остаются один на один не с Богом Завета, а с безбрежным морем произвольных фантазий. И именно как богословское оправдание онтологической пустоты своих общин родилось у них "символическое" понимание Литургии. Слова Христа о Чаше с Его Кровью, с Кровью Вечности - "пейте от нее все" - они подменяют своим призывом: "вспоминайте о ней все". "Вспоминайте" - ибо связь между Голгофой, Тайной Вечерей и новыми хлебопреломлениями не более чем символическая, "воспоминательная". "Вспоминайте" - ибо мы уже не чувствуем себя Телом Владыки. "Вспоминайте" - ибо лишь человеческим, слишком человеческим собранием мы ощущаем себя в глубине наших оторванных от Церкви сердец.
Однако душа чувствует, что воспоминаниями ее голод не может быть утолен. Не поэтому ли умирающий Лютер - первый протестант, но все же протестант, признававший реальность Евхаристии, - свою последнюю "Песнь Любви" посвятил Церкви: "Пусть никто не думает, что он в должной мере узнал Писание по той причине, что читал его... Мы без Церкви - нищие. Это - истинно". Это были последние строки, написанные рукой Реформатора [ 14i ]...
И не стоит обольщать себя словами "где двое или трое собраны во имя Мое, там и Я посреди них" (Мф. 18, 20). По толкованию св. Киприана, эти слова поощряют не раздробленность христиан, а их единство. Эти слова не означают, будто там, где любые двое или трое неофитов решились собраться во имя Христа, Он сразу заново создаст Свою Церковь [ 8 ]. Напротив - условием присутствия Христа является единомыслие христиан: "Многое представляется не многочисленности, но единомыслию молящихся. Господь заповедал сперва единодушие, указал на согласие и научил верно и решительно соглашаться между собою. Как же согласится с кем-либо тот, кто не согласен с Телом самой Церкви и со всем братством? Как могут собираться во имя Христово двое или трое, о которых известно, что они отделяются от Христа и от Евангелия Его? Ведь не мы отошли от них, а они от нас. После того как через учреждение ими различных сборищ произошли у них ереси и расколы, они оставили Главу и Начало Истины. А Господь говорит о Своей Церкви, говорит к находящимся в Церкви, что если они будут согласны, если, сообразно с Его напоминанием и наставлением, собравшись двое или трое, единодушно помолятся, то несмотря на то, что их только двое или трое, они смогут получить просимое от величия Божия.
Этими словами Создавший Церковь не отделяет людей от Церкви, но показывает, что Он охотнее бывает с двумя или тремя единодушно молящимися, нежели с большим числом разномыслящих, и что более может быть испрошено согласной молитвой немногих, нежели несогласным молением многих... Кто не соблюл братской любви, тот не может быть мучеником" [ 15i ].
Еще одна подробность, необходимая для понимания апостоличности Церкви, открывается нам, когда мы вспоминаем о семитских истоках Писания. Дело в том, что в семитских языках (ни в библейском иврите, ни в арамейском, ни в древнеарабском) не было глагола "иметь". Владелец вещи отождествлялся с нею (или она с ним). Чтобы сказать "я имею этот дом", надо было произнести суждение типа "этот дом есть я", есть часть меня. Созданная реальность тем более неотделима от ее творца. Творение есть именно плоть Бога, а Израиль - зеница Его очей ("касающийся вас касается зеницы ока Его" - Зах. 2, 8). Христос, совершавший Тайную Вечерю на арамейском языке для людей, мысливших по-семитски, говорит: "Сие есть Тело Мое - этот хлеб и вы. Вы есть Я, есть часть Меня; вы - это кожа Моя, нерв Мой, боль Моя. Принявший Вас Меня принял. Отвергнувший Вас ударил Меня". Вот эти совершенно конкретные люди в их живой воплощенной реальности, а не только в мистически-незримой глубине, названы Богом - Его уделом, Его телом, отождествлены с Ним Самим. В семитском мышлении субъект неотделим от его атрибутов. Христос отождествил Себя с тем, конкретным собранием (экклесией). И далее к Церкви можно только присозидаться. К этому уже рожденному Телу можно прививаться, но его нельзя создать заново вне его и помимо него.
Живое тело не может начать где-то расти второй раз, оно не может начать новую, отдельную жизнь, разорвав непосредственную и физическую связь с тем телом, которое было дано при рождении. Это верно в отношении к человеческому телу. Но точно так же и Тело Христово не может расти из пустоты. Отсечение от тела есть рассечение его самотождественности. Апостольское преемство - не просто каноническая, но онтологическая реальность, онтологическое требование, условие бытия Церкви как Христова имения, как инобытия Бога.
Откровение - это не просто слова Бога, это еще и дела Его. И главное Его дело - "Богочеловечество", Церковь. Иисус был инициатором исторического движения - и потому без доверия Церкви и без веры в Церковь Он для нас полностью закрыт. Он пришел в историю, чтобы действовать в ней, чтобы дать ей толчок. Протестантизм говорит, что именно этого Иисус и не сделал - христианская история не состоялась, община лишь по названию стала христианской и утратила чистоту учения Христа уже в Евангелиях и при апостолах (как говорят протестанты-модернисты) или чуть позже (как утверждают протестанты-фундаменталисты). Едины они в одном: в истории действие Иисуса заглохло. Бог расточил Свое Тело. Он не смог сохранить Свою воплощенность в человеческой истории (которую Он пытался сделать Своей собственной со времен Авраама). Но то, что оказалось не под силу Богу, под силу "реформаторам". Они знают, как из пустоты и без исторического Христа создать "новоапостольскую церковь".
Христос все совершил единожды: единожды воплотился, единожды пострадал, единожды освятил и послал апостолов. Остановилось ли это движение в истории? Христос заключил с человечеством Новый Завет. Из истории Ветхого Завета мы знаем удивительную вещь: неверность людей не уничтожает верности Бога. Бог готов терпеть непокорных детей. Завет не теряет своей силы от неверности и непостоянства человеческой стороны. Лишь Бог властен разрушить или дополнить Свой Завет. Протестанты, полагая, что христианская Церковь как новый народ Божий изменила Христу, расточилась в песках истории и испарилась в "невидимую Церковь", выказывают свое поверхностное представление о Божией любви. Бог - Тот же. Он - верен. А потому и Завет не разрушен, и Дух Господень, обещанный нам в этом Завете Крови, продолжает дышать в Церкви.
Верность Христа Его обетованиям и Его народу - это и есть условие возможности Предания, ибо "Предание есть неизменность диалога Церкви со Христом" [ 16i ].
В отличие от протестантских утопий, Православие - это доверие к Богу (Который сохраняет Свой Завет сквозь человеческие грехи и бунты), доверие к истории и к людям, услышавшим призыв Христа [ 9 ]. Православные не хуже протестантов знают свои немощи и грехи. Но мы знаем и другое - то, что не столько мы держимся в Церкви своею верностью, сколько Бог верностью Своей удерживает нас в Завете. Заключение Завета - это была инициатива Его, не наша. Мы даже надеяться не могли на такое. И расторгнуть Завет может только Он. Бог терпит нас. Мы знаем себя, знаем собственную невеликость и неверность - а потому и Бога мы познали как Долготерпеливого и Многомилостивого. Бог согласился взять нас как Свое Тело, чтобы оживить нас Своею Кровью. Цена за это Его решение - не только день Голгофы. Это еще и века рационально неизъяснимого, метафизически невозможного зазора между Единородным и Единосущным Сыном и Отцом. В православной мистике, начиная от ап. Павла, иногда встречается странная мысль: пока люди поистине и вполне не соединятся со Христом, Христос не может стать поистине Божиим: "Если бы все мы были Христовы, и Христос был бы Божий, был бы покорившимся. А если мы еще не Христовы, то не Божий и Христос, болезнующий о нас. Итак, когда все будем Христовы, тогда и Христос будет Божий" (св. Григорий Нисский [ 17i ]).
Церковь созидается Литургией, и только Таинства хранят ее и в добрые и в дурные дни. "Не потому Церковь имеет истинное вероучение, что она берет его из Писания и Предания, а только потому, что она есть именно Церковь Бога Живого как руководимая Духом Святым" [ 18i ]. Литургия остается той же в Церкви - а значит, той же остается и Церковь, и ее многообразное свидетельство о Боге и о себе.
Протестантам вряд ли удастся соорудить такие доводы, с помощью которых удалось бы доказать, что обетования Спасителя относятся исключительно к апостолам и не распространяются на дальнейших христиан и на преемников апостольских. В 14и 16 главах Евангелия от Иоанна многократно говорится "вы", "вам". Входят ли в это "вы" люди послеапостольских поколений? Церковь - это и есть то "мы", которое получило Дары, обещанные Христом "вам". Но "только тот понимает Церковь, кто понимает Литургию" [ 19i ].
Но почему же так мало говорит об этом Писание? В Писании немало мест, говорящих о необходимости Евхаристии. Но все же их недостаточно, если учесть то исключительное место, которое Литургия занимает в жизни Церкви. Отчего так мало Писание говорит о молитвенной жизни христиан?
Религия - это связь с Богом. Практика религии - молитва. И вот, Новый Завет оказывается совершенно не мистической, не молитвенной, не религиозной книгой. Отсутствие "правила молитвы" в Новом Завете настолько неожиданно, что В. Розанов однажды возмущенно восклицает [ 20i ] - почему Христос не научил людей молиться, разрушив их прежний Храм? Всего одна молитва оставлена Христом - "Отче наш", одна молитва в семь строк. По сравнению с псалмами "Отче наш" - сухая проза, вежливое перечисление нужд. Молитва глубочайшая по своему смыслу - но явно уступающая псалмам по эмоциональной, сердечной насыщенности, по поэтичности. И когда Церковь Нового Завета начала сама молиться, ей ничего иного не оставалось, как взять для себя молитвы Ветхозаветной Церкви - Псалтирь.
Религия, лишенная молитвенного вдохновения и творчества, - не религия. Во всяком случае, она не имеет права называться "Новой".
Но если религиозная гениальность Нового Завета все же ощущается и непосредственно, и неопровержимо - значит, отсутствие в нем новых молитв может означать только одно: Новый Завет открывает возможность непсалмического Богообщения. Оказалось возможным вступить в особый Завет с Господом, в такие отношения с Творцом, которые не умещаются в гимны и псалмы. И этот свой новый способ Богообщения христиане не захотели делать публичным.
Вполне странен эзотеризм Евангелия, утаивающий суть бесед Христа с учениками именно в те дни, когда они лучше всего могли понимать Его. В Евангелии нет поучений Христа от Воскресения до Вознесения. То есть сказано, что Он говорил им о Царствии Божием (Деян. 1, 3), но что именно - не записано ни Лукой, ни кем-то другим. С другой стороны, обращает на себя внимание, что все встречи апостолов со Христом в этот период центрированы вокруг трапез. Случайны ли скудость слов и наставлений и обилие совместных вкушений? И можем ли мы предположить, что эти беседы и эти трапезы так и остались бесследными, незафиксированными в памяти Церкви?
Если такое предположение выглядит как слишком смелое - то возникает вопрос: где искать следы этих бесед, не пересказанных Писанием? Та сторона церковной жизни, которая не объемлется Писанием, называется Преданием. Значит, именно в раннехристианском Предании мы должны искать нечто, что, присутствуя в христианской жизни, занимая в ней важнейшее место (вряд ли "тайны Царствия Небесного" могли касаться чего-то маловажного), все же оставалось непубличным, тайным.
Блаж. Августин в своем толковании Евангелия от Иоанна (96 гл.) говорит, что оглашаемым не раскрывали вполне две христианские истины: о Святой Троице и о Евхаристии. Причину для такого сокрытия Августин указывает вполне неэзотерическую: для возбуждения в приходящих в Церковь сильнейшего желания познать эти тайны. Августин описывает традицию, которая к его времени была общепринятой и в то же время становилась уже излишней и непонятной. В мире, в котором жил Августин, уже почти не было язычников. Поэтому и объяснение того, что некоторые стороны христианского учения надо было скрывать от непосвященных, Августин дает поверхностное, чисто педагогическое.
Но еще столетием раньше к соблюдению сокровенности церковной жизни относились гораздо серьезнее. Как ревностно относились отцы Церкви III и IV веков к обнародованию Евхаристического Таинства, можно видеть из реакции церковных иерархов на казус, происшедший во время гонений на св. Афанасия Великого со стороны ариан.
Еретики обвинили св. Афанасия в том, что он, якобы, ворвавшись во время совершения Литургии в храм, где служили еретики, опрокинул Чашу с Причастием. Против Афанасия было возбуждено дело в светском суде. Когда об этом стало известно в Риме, тамошний епископ Юлий I обратился со специальным посланием к негласному покровителю ариан и влиятельному придворному Константинопольскому епископу Евсевию. В этом послании (15-м) папа с негодованием говорит: "Нам стало известно, что производился допрос о Чаше и Трапезе пред префектом и его когортою в присутствии язычников, евреев и оглашенных. Это казалось невероятным до тех пор, пока не было подтверждено документально" [ 21i ].
Не только Римский папа, но и Собор Александрийских епископов выступил в защиту св. Афанасия, произнеся, между прочим, те же слова возмущения: "И не стыдятся они выставлять Тайны на такой позор перед язычниками, когда, по написанному, "Тайну цареву прилично хранить" (Тов. 12, 7); и Господь заповедал: "не дадите святая псом, не пометайте бисер пред свиниями" (Мф. 7, 6). Не должно выставлять тайная на позор пред непосвященными, чтобы не посмеивались язычники по неведению и не соблазнялись оглашенные, став пытливыми" [ 22i ].
Вот еще удивительный пример покровения молчанием Евхаристического Таинства. Св. Епифаний Кипрский, хотя и упоминает о Евхаристии, но скрывает ее сущность между строк: "Видим, что Спаситель наш, восстав от трапезы, взял это и, благословив, сказал: ЭтоМое то-то" (Якорь, 57).
Это не было просто игрой в секреты. Христианам приходилось платить своей жизнью за умолчание о своих Таинствах.
Дело в том, что основным оправданием многовековых гонений было обвинение в каннибализме. Главное обвинение христиан - как видно, например, из письма Плиния Младшего Траяну - в странных трапезах по ночам... И хотя сам Плиний не обвиняет христиан в каннибализме, это обвинение стало рефреном языческой антихристианской полемики, и даже, как ни странно, дожило до сих пор. Не кто иной как Карл Маркс всерьез обвинял христиан в пожирании младенцев: "Как известно, христианство дошло до человеческих жертвоприношений. Даумер в своей недавно появившейся книге утверждает, что христиане по-настоящему закалывали людей и на своих священных трапезах причащались человеческим мясом и человеческой кровью. Сам Павел горячо ратует против допущения на трапезы людей, которые не совсем еще посвящены в тайны христианства. Легко теперь объяснить также, откуда появились, например, реликвии 11000 дев... Человеческое жертвоприношение было святыней и существовало в действительности. Все эти вещи, как они изложены у Даумера, наносят христианству последний удар. Спрашивается: какое это имеет значение для нас? Все это дает нам уверенность, что старое общество близко к концу и что все сооружение обмана и предрассудков рушится" [ 23i ].Кстати, по Даумеру, Иуда донес на каннибализм, бывший на Тайной Вечери. Для завершения этой линии заметим только, что уже через год после публикации своей книги Даумер почувствовал себя одержимым и был вынужден обратиться к католическим священникам-экзорцистам. Но даже его возвращение в Церковь не смогло его спасти - через 10 лет он кончил самоубийством... [ 10 ]
Отвечая на подобные обвинения, Тертуллиан вопрошает распространителей сплетен: "Вы знаете дни наших собраний, почему нас и осаждают, и притесняют, и хватают на самых тайных наших собраниях. Однако наткнулся ли кто когда-нибудь на полуобъеденный труп? Заметил ли кто-нибудь на залитом кровью хлебе следы зубов?" [ 24i ].
Христиане могли бы устранить львиную долю нападок на себя, если бы рассказали о своих ночных собраниях, если бы опубликовали "Настольную книгу священнослужителя". Они, однако, этого не делали. И даже Тертуллиан, описывая для язычников в своей "Апологии" порядок ночных собраний христиан, подробно разъяснив "агапы", ни слова не говорит о Евхаристии.
Суть Евхаристии утаивается из-за вполне практичного предположения, что язычнику слишком долго надо будет пояснять, что именно происходит - а его возмущение может вспыхнуть после первых же слов. От возмущения же недолго и до хлопания дверью и побега с доносом в полицию...
Так Тертуллиан, увещевая христианку не выходить замуж за язычника, предупреждает, что в присутствии неверующего мужа вряд ли она сможет ежедневно причащаться (а именно ежедневное причастие запасными Дарами, хранящимися дома у каждого мирянина в промежутках между воскресеньями, предписывала практика древней Церкви): "Неужели муж не заметит, что ты тайком съедаешь перед каждым приемом пищи? А когда он узнает, что это всего лишь хлеб, то что он в своем невежестве подумает о тебе?" [ 25i ].
Кроме того, таинства нельзя было давать в руки языческих мистиков, которые с готовностью стали бы повторять их внешние формы сами, истолковывая святыню по-своему, со свойственной им "широтой". Апостолы проповедовали не в Советской России. Перед ними был весьма религиозный мир, вдобавок настроенный весьма плюралистично. Грек или римлянин, узнав о новой мистерии, с радостью принял бы в ней участие, а после этого с не меньшей радостью пошел бы "подзарядиться" в мистериях Диониса или Митры. Этот мир был готов подхватить любую молитву, чтобы использовать ее в очередном "заговоре" (как это и делают нынешние знахари).
И поэтому мы видим, что вся проповедь апостолов сводится к трем тезисам. Первая керигма ("проповедание") - пасхальная. Вторая - нравоучительная (участие человека в Церкви и ее Таинствах не дает ему права на безнравственность), и третья - запретительная (не может быть общения Чаши Христовой с чашей бесовской).
Отсюда в древней Церкви развилась литургическая дисциплина, которая с самого начала исключала возможность присутствия при Евхаристии лиц, не возрожденных в Таинстве святого Крещения. "Никто же не вкушает, ни пиет от вашей Евхаристии, кроме крещеных во имя Господне" (Дидахи, 9). Не могло быть и речи о широком распространении Служебников и текстов Литургий - ибо "молчанием охраняется святыня таинства" [ 26i ].
Зная, почему появились тайные молитвы в Византии [ 11 ], мы можем догадаться, почему вообще молитвы были тайными в начале христианства. Но и обратно - если мы видим таинственность, мистическую утаенность молитвенной жизни первохристиан и видим сокровенность последних бесед Христа - мы вправе предположить, что эти беседы и касались области молитвенной жизни учеников. Сквозь то молчание, которым окружили евангелисты послепасхальные беседы Христа, мы можем разглядеть ответ на самое важное требование верующего сердца: "Господи, научи нас молиться". Ответ этот: "Я дам вам Дух молитвы. Вы будете во Мне - и Я буду молиться в вас" [ 12 ]. Именно потому, что Литургия - вершина христианской жизни, для находящихся у подножия она скрыта облаками тайны и неясных намеков.
Единственное подробное и полное описание раннехристианской Литургии содержится в "Апостольском предании" св. Ипполита Римского, но сам автор так говорит о своей книге: "Это же мы передали вам вкратце о Святом Крещении и о Святом Приношении, ибо вы уже наставлены о Воскресении плоти и о прочем, как написано" [ 27i ]. Итак, в том, что "написано", то есть в истинах Евангелия, читатели "Апостольского предания" уже наставлены. Поэтому им можно уже открывать Таинство. Им можно доверить Предание.
И позднее, хотя храмы стали открыты для всех, перед самым совершением Таинства из храма просили удалиться непосвященных: "Целуйте друг друга лобзанием святым, и те из вас, которые не могут причаститься сего Божественного Таинства, да выйдут за двери", - предупреждает диакон на Армянской литургии [ 28i ], а в нашей он и поныне возглашает: "Оглашенные изыдите".
Если бы за этим возгласом следовало чтение "апокрифов" или трактатов, изъясняющих матрешечную структуру Вселенной, - нынешние оккультные создатели "эзотерического христианства" были бы правы. Но мы точно знаем, что именно происходило после удаления оглашенных из храма. Совершалось Таинство Евхаристии. Именно "Литургия верных", вершиной которой было вкушение Чаши Господней, и была тем Таинством, что скрывалось от некрещеных. Поскольку же бывали случаи, что человек ходил в положении оглашенного многие годы (из-за боязни после Крещения вновь впасть в грех), понятно становится увещание св. Григория Нисского, обращенное к одному его знакомому: "Мне совестно за тебя, что ты, состарившись, до сих пор еще удаляешься от участия в Литургии, как неразумный мальчик, которому нельзя доверить тайну. Соединись же с мистическим народом и начни изучать таинственные речи" [ 29i ].
В христианстве не существует эзотерического учения.
Его не было, во-первых, потому, что после чуда Пятидесятницы страх покинул апостолов. Христиане настолько не боялись того, что их вера скандально-отлична от верований окружающей среды, что сотнями и тысячами шли на смерть. "Апостолы никого не боялись, как мне известно, - пишет Тертуллиан, - ни иудеев, ни язычников, точно так же, конечно, свободно проповедовали в Церкви те, которые не молчали в синагогах и местах общественных" [ 30i ]. Зачем нужно было бы скрывать от язычников оккультные доктрины, если именно эти доктрины принимались язычниками с восторгом? Зачем христианам нужно было умирать за свою веру, если она была неотличима от веры пифагорейцев и почитателей Гермеса Трисмегиста? Не достаточно ли было "эзотерическим христианам" для собственного спасения только шепнуть судьям: "Я, как и вы, я верю в то же самое и посвящен в те же таинства, что и вы, а те странные догматы, что зафиксированы в наших открытых Евангелиях, я проповедовал лишь для отвода глаз?" Да и как вообще могли узнавать христиан и за что могли их казнить, если их учение было тайным, незафиксированным в книгах и не разглашалось посторонним? И могла ли быть закрытым эзотерическим кружком самая активная, успешная, и, значит, открытая миссионерская община в истории человечества? [ 13 ]
Кроме того, справедливое по сути (но не по интонации) замечание одного из героев набоковского "Приглашения на казнь" гласит, что "в христианстве есть какая-то подозрительная общедоступность". Христианство действительно приходит в мир как религия всеобщего священства. Христиане - народ священников (1 Пет. 2, 5 и 9), и потому внутри этого народа не может быть разделения на "посвященных эзотериков" и "профанов". В тайну Жертвы Христа и Его Воскресения посвящены все. И как Един Христос - едино должно быть и Его церковное Тело. А потому Тертуллиан совершенно справедливо подметил психологическую невозможность для апостолов совмещать экзотерическую и эзотерическую проповедь: "Не должно верить, чтобы одного Бога возвещали они в Церкви, а другого - дома, одно существо Христа изображали явно, а другое - тайно, одну надежду на воскресение возвещали всем, а другую - немногим. Ведь они сами умоляли в своих посланиях, чтобы все говорили одно и тоже, и чтобы не было в Церкви разделений и несогласий" [ 31i ].
Да, к огорчению оккультистов и современных изготовителей "эзотерического древнего христианства", в христианстве не было "тайных учений".
Но в христианстве были и есть таинства. В течение тех сорока дней, что Воскресший Спаситель говорил ученикам о Царствии Божием, речь шла не о структурах эонов и не "космических иерархиях". Речь шла о том, как Царство Божие ввести в мир земли, ввести внутрь человеческих сердец. Не любопытство апостолов о структуре космоса удовлетворялось в те дни (хотя именно так полагают гностики и оккультисты). Христос готовил апостолов к их главному служению на земле. Они готовились строить Церковь. Именно о Евхаристии и созидании Церкви как Тела Господня шла речь. Не литургические формулы Он передавал апостолам, но говорил о самой реальности Богообщения, о тайне причастия Богу.
И то, что было вверено апостолам, не умерло вместе с ними, но осталось в Церкви. Вот как об этом пишет св. Феофан Затворник: "Если бы ты встретил Апостола, отстал бы ты от него, не переспросивши всего? Так было это и тогда. И никакого нет сомнения, что все сделанное и заповеданное Господом, хотя не записано, но все то передано верующим, хранимо было в Церкви и до нас дошло. Оно пропало только для тех, которые слишком умничают и кричат: не хочу знать ничего, кроме того, что написано в Евангелии... Господь по Воскресении сорок дней говорил апостолам все, что относилось до Царствия Божия, то есть до устроения Святой Церкви... Думаешь, что это что-нибудь неземное, неизмеримо высокое, то, что делается на небе? - Нет. Все беседы сии касались того, как устроить на земле Церковь Святую: как вести проповедь, как верующих крестить, как Духа Святого им преподавать, как причащать Святых Тайн, как избирать и рукополагать им пастырей, как им собираться на молитву - утро, вечер, полудне, - что петь, что читать. И прочее все относящееся к Богоугождению и спасению души. Все это не записано. Но Апостолы, потом, когда учреждали Церкви, вводили все то и в дело... Образ своих священнодействий, особенно образ совершения Таинств, верующие хранили в тайне и передавали только на словах самим действованием, и записывать не записывали нарочно, чтобы никто не узнал то из неверующих и им не оказаться виновными против заповедей Господа: "Не пометайте бисер ваших пред свиниями (Мф. 7, 6)" [ 32i ].
Что само Писание говорит о Предании? Вот ключевой текст ап. Павла, трижды говорящий о Предании: "Ибо я от Самого Господа принял то, что и вам передал, что Господь Иисус в ту ночь, в которую предан был, взял хлеб..." (1 Кор. II, 23). Предание - это Евхаристическое присутствие Христа в христианах.
Но пришел ли Бог человеколюбия, проповеданный апостолами, лишь ради соединения с Собою двенадцати осчастливленных евреев или же Он желает вечерять (Откр. 3, 20) с каждым из людей, независимо от времени и места их рождения? Последние слова Христа на земле: "Я с вами во все дни до скончания века" (Мф. 28, 20). "С вами" - только ли с апостолами (которые явно не дожили до "скончания века") или же и с нами, со всеми живущими в пространстве от Воплощения до Парусии?
Последнее возможно лишь в том случае, если у тех, кто наследует апостолам, будет возможность войти в Завет, заключенный преломлением хлеба в Сионской горнице и исполненный посланием Духа. Это означает, что Христос должен был оставить нам возможность становиться соучастниками как Тайной Вечери, так и Пятидесятницы. Это означает, что действием Святого Духа, которое мы испрашиваем на Литургии, истончается стена времени и пространства, отделяющая нас от Сионской горницы, и мы вместе с апостолами присутствуем на Той же Жертве и вкушаем те же Дары. Открытие этой возможности и составляет мистериальность христианского Предания.
Таинство Церкви - это Евхаристия, участие в Тайной Вечери. Им Церковь живет и - его скрывает. Им живет, потому что только в Таинстве Тела Христова Церковь создает себя; "Он поставил одних Апостолами, других пророками, иных пастырями и учителями, ...на дело служения, для созидания Тела Христова, ...дабы мы... истинною любовью все возвращали в Того, Который есть глава Христос, из Которого все тело... получает приращение для созидания самого себя в любви" (Еф. 4, II-16). Это и есть то Таинство, которое дает непсалмическое соединение с Богом, более чем молитвенное единение с Ним, ибо "Не духом одним угодно было Христу соединиться с верующим, но и Телом и Кровью" [ 33i ]. И именно это Общение христиане соделали Таинством и скрывали от других. Скрывали ценой тысяч своих жизней.
|
Примечания 
|
Литература
|