Таких несчастных, холодных и бездомных, как бедная Ксенюшка, на Руси называли блаженными, потому что сами по себе эти бедняги были счастливы, и Богом согреты и не оставлены. И еще их называли юродивыми, то есть безумными, потому что они являли собой страшный, отталкивающий, безумный образ. Этими несчастными и раньше, и теперь переполнены психиатрические клиники, где их успешно или безуспешно пытаются лечить. Но среди этого сонма сумасшедших есть еще и юродивые ради Христа - это совсем особая статья, и их не надо путать с обычными психами и бесноватыми, хотя на первый взгляд все они вроде одинаковы. Это не так. Юродство Христа ради - это один из самых тяжелых подвигов в Православии, и взявших на себя этот подвиг ничтожно мало на всем протяжении истории христианства. Этот подвиг принимался из величайшей любви к Богу и к своим ближним. Это были избранники Божий, сильные духом и телом, бесстрашные перед земным миром и даже перед коронованными правителями его, которых они никогда не боялись обличать в неправедных поступках. Имея от Бога дар предвидения будущего, они молитвами, иногда нелепыми поступками и жестами, бессвязной речью нередко избавляли сограждан от грозивших им бедствий, не раз отвращали гнев Божий от своих современников, у которых, в большей части, были в поношении и презрении. Эти юродивые совершенно пренебрегали малейшими удобствами жизни и, подобно бездомным псам, не имели жилища и не заботились о том, где приклонить голову. Но зато они от Бога имели благодать пророческого служения, а как известно, пророк - это орган Духа Святого, который служит для передачи людям воли Божией.
     Вот такой и была блаженная Ксенюшка Петербургская. Она родилась в начале XVIII века у благородных и богатых родителей. В 18 лет была выдана замуж за Андрея Федоровича Петрова - человека уже не первой молодости, в чине полковника, служившего придворным певчим. Брак оказался счастливым, но недолгим. И когда Ксении было 25 лет, муж ее скоропостижно скончался, не успев исповедаться и не вкусив Святого Причастия. Это так поразило Ксению, что она, будучи в каком-то помрачении ума, одела на себя мундир горячо любимого покойного мужа, велев называть себя Андреем Федоровичем, раздала все имущество бедным. В том числе и дом, который подарила одной знакомой, став странницей - безродной нищенкой. Ее особенно поразило то, что муж скончался без церковной исповеди и Святого Причастия.
     Умереть для верующего человека без церковного напутствия страшно и для загробной судьбы очень неопределенно. К смерти православного раньше относились с почтением, страхом и благоговением. Это не то, что в нынешнее время, когда видят, что больной дышит на ладан, сразу спроваживают его умирать в больницу среди чужих, равнодушных людей и холодных, казенных стен. А если человек все же умрет дома, то сразу же норовят избавиться от докучливого покойника, срочно вызывают машину, и хмельные мужики-санитары скоро и сноровисто оттаскивают усопшего в морг.
     А ведь раньше был чин обряжания и провожания покойного: его мыли и обряжали Божий старушки, оплакивали родственники. Служить панихиду приглашали священника, по чину укладывали в гроб. Зажигали свечи и денно и нощно читали над телом псалтырь, чтобы демоны не мучили, не терзали душеньку усопшего.
     А в наше время всего этого лишенный покойник в сообществе таких же посинелых, окоченелых покойников лежит с номером на ноге на полке в провонявшем холодильнике, дожидаясь, пока его отправят в крематорий или на кладбище.
     Худа, негожа смерть без церковного напутствия. Хотя и сама смерть для нас - не находка и не радость. И поджилки трясутся, как вспомнишь о ней. Привыкли мы к земной живой жизни, и никому не хочется уходить из этого преисполненного Божией красотой, прекрасного и солнечного мира. А все же христианам легче расставаться с этим миром в надежде на будущую жизнь. А неверам совсем плохо. И в Псалтири сказано: "Смерть грешников люта". А без церковного попечения что будет с нашей душой?
     Не без печали я вспоминаю, как в начале лета 1944 года в городе Иванове я умирал в госпитале от тяжелых гнойных ран, повлекших за собой сепсис - заражение крови. Антибиотиков тогда не было, а красный стрептоцид был бесполезен. На дворе под теплым легким ветерком трепетали молодой зеленью листвы деревья, во всю мощь пели птицы, сияло солнце и буйно цвела черемуха. Чтобы не удручать других раненых картиной умирания, меня вместе с койкой перевезли в отдельную маленькую палату, которую раненые называли - смертная.
     Агония затянулась, и я в томлении и тоске метался по кровати. Я был юн и всеми силами старался убежать от смерти. Грудь сжимало, и я сел, пытаясь спуститься на пол.
     Молодая, красивая медсестра, которой я видно порядочно поднадоел, ребром ладони сильно ударила меня по горлу. Да простит ее Господь. Я повалился на подушку, и все померкло перед глазами. Я раньше никогда не думал о Боге, о церкви. Эта область была вне моего сознания. Я ничего не знал об этом, и жизнь моя проходила среди пионерии и комсомола. Так нас воспитали в каком-то звонком вихре пионерского горна, алых знамен и бурных комсомольских собраний.
     Но тут вдруг меня перенесло в какой-то чуждый, странный, мрачный и очень древний мир. Я как-то сразу понял, что это мир подземелья. Передо мной была анфилада черных закопченных пещер. Я стоял перед громадным телом. Это было тело гигантской змеи, вытянувшейся по анфиладе пещер. Головы и хвоста видно не было. Тело было громадно, толщиной с вагон. Кожа очень красивая с крупной блестящей чешуей синего, красного и зеленого цветов. Эта полутьма освещалась всполохами языков пламени. И в этом мерцающем свете я разглядел громадных, мускулистых, с лоснящейся от пота черной кожей эфиопов. Они, ухая, производили какую-то очень тяжелую работу.
     Больше я ничего не помню.
     По прошествии многих лет я осознал, что душой опускался в ад. Но милосердный Господь пожалел мою юность, видно, за молитвы моего прадеда Матвея, праведника, окончившего свою жизнь пустынником в Куваевском лесу.
     Господь провидел мое будущее обращение. Это ведь Он сказал: "Не хочу смерти грешника, но, если обратится, и жив будет". И в знак будущего обращения Господь оживотворил меня.
     К большому удивлению госпитальных врачей и медсестер, я стал быстро поправляться, и меня возвратили в общую палату, где раненые дружно меня приветствовали поднятием своих культяпок.
     И вот, веруя в то, как опасно уйти из этого мира без церковного напутствия, блаженная Ксения так тяжело и необычно восприняла смерть мужа.
     Родные ее, решив, что она лишилась рассудка, подали прошение начальству ее покойного мужа. Но, поговорив с ней, те убедились, что Ксения не безумна и вольна распоряжаться своим имуществом.
     Днем блаженная бродила по Петербургской стороне возле церкви святого апостола Матфея, где в то время жили в деревянных домах небогатые люди, а ночью уходила за город в поле. Здесь, молясь на коленях, она простаивали до самого рассвета, попеременно делая земные поклоны на все четыре стороны.
     Блаженная Ксения неохотно отзывалась на свое имя, но всем говорила, что Ксенюшка умерла, а муж ее Андрей Федорович жив, и все звали блаженную "Андрей Федорович". Когда одежда мужа совсем истлела, она стала носить красную кофту и зеленую юбку и туфли на босу ногу, и Господь хранил ее в студеные и сырые Петербургские ночи.
     Блаженной Ксении предлагали теплую одежду и деньги, но она брала лишь "царя на коне" - копейки с изображением святого Георгия, которые тут же и раздавала другим нищим.
     Она радовалась своей нищете и, приходя куда-нибудь, замечала: "Вся я тут".
     Петербургские жители любили блаженную Ксению, чувствуя величие ее духа, презревшего все земное ради Царствия Небесного. Когда она входила в дом, это считалось добрым предзнаменованием. Матери радовались, если она поцелует их детей. Извозчики просили ее хоть немножко проехать с ними - в такой день выручка была обеспечена. Торговцы на базаре старались дать ей калач или какую-нибудь другую еду, и если блаженная брала, товар быстро раскупался.
     Блаженная получила от Господа и дар прозорливости.
     Накануне Рождества 1762 года она ходила по улицам и кричала: "Пеките блины, пеките блины, пеките блины, завтра вся Россия будет печь блины". На другой день скончалась императрица Елизавета Петровна.
     Раньше на поминках строго соблюдался русский обычай: пекли много блинов, делали овсяный кисель, поминальную кутью - пшеничную или рисовую кашу с медом, изюмом, курагой. Пили квас, чай, в крайнем случае - стаканчик браги. А сейчас на первом месте на поминках - натрескаться до посинения и закусить колбасой. Русский человек во хмелю буен и бранчлив, а то и веселые песни заиграет, забыв, что он на поминках. Недаром в старину водку называли кровью сатаны.
     У Ксении блаженной был дар прозорливости. Так, войдя в один дом, она сказала девушке: "Ты тут кофе распиваешь, а муж твой на Охте жену хоронит". Через некоторое время девушка познакомилась с вдовцом и, выйдя за него замуж, узнала, что все так и было, как сказала блаженная.
     Когда на Смоленском кладбище строили церковь, блаженная Ксения ночью таскала наверх кирпичи, чтобы облегчить работу каменщикам.
     Блаженная скончалась в конце XVIII века, ее погребли на Смоленском кладбище, и в скором времени началось паломничество на ее могилу. По молитве блаженной Ксении страждущие исцелялись, в семьях водворялся мир, а нуждающиеся получали хорошие места. Она часто являлась в видениях, предупреждала об опасности и спасала от бедствий.
     Со временем над могилой блаженной Ксении была построена часовня, которую закрыли после революции, но непрекращающиеся паломничества и происходящие чудеса заставили власти открыть ее снова. В 1988 году блаженная Ксения была прославлена Русской Православной Церковью.
     В блокадную зиму 1941 года мне пришлось быть на Смоленском кладбище. Много печального и много скорбей можно было видеть там. Проходя мимо часовни Ксении Блаженной, я обратил внимание, как время от времени к ней подходят закутанные до глаз люди. Стоят, молятся, целуют стены и засовывают в щели записочки. Вьюжным ветром записочки выдувало из щелей, и они катились по снегу.
     Я подобрал три из них. На одной было написано: "Милая Ксеня, устрой так, чтобы я получила рабочую хлебную карточку на 250 граммов. Маня". На второй записке: "Дорогая Святая Ксенюшка, моли Бога, чтобы немец не разбомбил наш дом на Малой Посадской, 4. И чтобы мы не умерли голодной смертью. Таня, Вадик и бабушка". На третьей: "Дорогая Ксения, проси Бога, чтобы он сохранил моего жениха, шелапутного матроса Аркашку, чтобы он не подорвался на своем тральщике на мине в Финском заливе. Желаю тебе счастья в раю. Крепко целую тебя, Ксенюшка. Валентина. 27 октября 1941 года".
     Из-за угла часовни вывернулась маленькая, закутанная до невозможности шарообразная старушка. Мы разговорились.
     - Велика у Господа Бога Ксения Блаженная, - сказала старушка, - всем помогает, что у нее ни попросят. Конечно, если на добрые дела. Вот закрыта часовенка-то, не пускают к Ксешошке, не пускают. А вот перед войной посадили туда сапожников. Настелили на могилке доски и посадили этих пьянчуг. Привезли им гору вонючих ботинок. Взяли сапожники ботинки на железные лапки и начали колотить молотками по каблукам, гвозди забивать. Колотят, колотят, вдруг затрясся, заходил ходуном пол. Испугались, что землетрясение. Выскочили из часовенки, не трясет. Зашли, стали колотить - опять затрясло. Послали одного за угол в магазин за бутылкой. Пришел с полными карманами. Приняли они на грудь и совсем света не взвидели. Так их затрясло, что все ботинки заплясали, заскакали по всей часовне. Пошли к начальству отказываться. Начальство крепко смеялось, сапожникам не поверило, но прошение их уважило.
     Старушка попрощалась со мной и пошла дальше, бормоча себе в теплый шарф: "Велика, велика у Господа Бога Ксения Блаженная".