На краю одного сибирского городка, где центр каменный, а окраины сплошь деревянные, в добротно сработанной, просторной избе-пятистенке, поставленной дедами еще при царе Александре Третьем, вдоль стен на полу сидел народ. Вечерело, и за окном понемногу сгущалась темнота. Тускло горела керосиновая лампа, освещая закопченный потолок и стены, срубленные из могучих кондовых лиственниц.
     Электричество отроду сюда не проводили и лампочкой Ильича не пользовались. Когда в 30-х годах сюда заявились монтеры с мотками проволоки и кривыми железными крючьями на ногах, то хозяин избы - большак, подстриженный "под горшок" и обросший бородой, рубанув ребром ладони воздух, категорично заявил: "В етом электричестве - атом, а значит, и бес. Мы не жалаем".
     Монтеры, белозубые комсомольцы, хохотали и корили большака, называя его чалдоном и кержацким лешаком, но большак не сдался и взашей вытолкал за дверь комсомольцев с их проволокой и крючьями. В обжитой многими поколениями домовитых хозяев избе сейчас было пусто. Все вывезено, выброшено и продано. Даже вечные обитатели чердака и подполья - серые мыши - от бескормицы спешно покинули этот дом и больше не скреблись и не бегали по ночам, вынудив своего старого врага - кота-мурлыку - сидеть безработным на остывшей печке и злобно мяукать натощак.
     Народ - бородатые мужики в черных сатиновых косоворотках, бабы и старухи в белых платках и шустрые дети, все сидели на полу, опершись спинами о стены и вытянув ноги.
     Посреди избы, у большого моленного креста, за аналоем с толстенной Следованной Псалтирью стоял специально учиненный чтец и унылым голосом читал то семнадцатую кафизму, то из Ефрема Сирина о нашествии на землю антихриста.
     Все эти люди, сидевшие здесь, в томлении ожидали конца света.
     Еще на "Сретенье" их посетил Божий человек из потаенного таежного скита и, положив перед святыми иконами уставной начал, провозгласил, что в скиту блаженному калекше Леонидушке было явление во образе пророка Ильи и праведного Еноха, которые поведали ему о грядущем на грешный мир конце света и велели оповестить всех верных, чтобы все готовились к огненной кончине мира, оставили всякое житейское попечение и ждали явления Христа-Батюшки, чтобы никто не был застигнут за каким-нибудь срамным делом или за тайным ядением скоромного, так как Господь сказал: "В чем застану, в том и судить буду".
     Народ все это со страхом Божиим выслушал, безропотно восприял и приготовился.
     Это были истинно русские люди православного вероисповедания, держащиеся старого обряда, которым сильная вера и суровые обычаи искони не позволяли смешиваться с инородцами и инославными еще со времен царя Алексея Михайловича Тишайшего и лютого волка-гонителя - патриарха Никона, который в страстном запале цезарепапизма взбулгачил всю Русь-матушку и был виновником, на радость сатане, великого и страшного раскола православного народа на церковных и старообрядцев.
     Много воды утекло с тех пор, прошло более 300 лет, мир гнул свое, старообрядцы гнули свое. Мир обживал космос, ковырял Луну, серийно выпускал ракетные установки с ядерной начинкой, опутал всю землю компьютерной сетью, пересаживал умирающим богачам чужие почки и сердца, без семени клонировал животных и людей, обжирался наркотиками, обкуривался табаком, опивался водкой, устраивал дикие апокалиптические войны, в шикарных блудищах скакал в рок-н-роле и совсем освободил себя от химеры, называемой совестью, как говаривал когда-то всем известный Адольф.
     Старообрядцы же, отплевываясь, отвергали этот поганый, гибнущий в пороках мир, говоря, что так и надлежит быть при кончине веков, что при дверях мы и не согрешим. Они, по завету Христа, давали пришлому путнику кружку воды, но во след ему разбивали кружку о камень, чтобы не опоганиться после табачника со скобленным рылом. Они удалялись, не приемля мир, уходя в дебри и глушь, подалее от соблазнов проклятой действительности. Мерно и мирно старались они жить, подобно солнцу, проходящему свой дневной путь.
     Чем дальше они удалялись к горней взыскуемой стране, тем больше Святый Дух нисходил на них. Так, во всяком случае, они считали. Может быть, они были и правы. Народ сидел тихо, усыпленный монотонным чтением псалтири. Большак около печки ворочался на стружках в некрашеном, сколоченном на скорую руку гробу.
     Время от времени кто-то вставал и клал земные поклоны с Иисусовой молитвой перед чудной красочной иконой "Спасово Пречистое Рождество", снимая нагар с толстой, яркого воска свечи.
     В красном углу икон было много, и все древние, с двуперстным благословением высокого письма: "Нерукотворенный Спас с омоченными власы", многоличные иконы с деяниями, годовой индикт, двунадесятые праздники, Страшный суд, седмица с предстоящими.
     Перед этой тревогой скитские прозорливые старцы, ломанные-переломанные в сталинских лагерях, но Господним промыслом освобожденные из них безбожником Никитой Хрущевым, гневно тряся бородами, кричали по всем сибирским моленным, что история ныне повторяется, что наше время можно сравнить с колотившимся в издыхании ветхим и блудным Римом в период своего упадка.
     Се Жених грядет в полунощи, и при втором пришествии Спаса не все мы умрем, но все переменимся, и наше тяжелое, очугуневшее тело душевное, грешная плоть, превратится в благоухающее, легкое и сияющее Фаворским светом тело духовное. И грешники тоже получат новые тела нетленные, но не для славы и радости неземной, а для мук вечных и для червя неусыпающего, червя жестокого и неумолимого. И тела грешников будут черны, яко сажа и зело зловонны...
     Большак сел в гробу, расчесал пятерней бороду и оглядел народ. Многие спали. И тогда он с петушьим всхлипом возгласил кондак: "Душе моя, душе моя, восстани, что спиши; конец приближается, и хощеши молвити; воспряни убо, да пощадит тя Христос Бог, Иже везде сый и вся исполняяй".
     Все зашевелились, стали протирать глаза. По-прежнему спали только дети, свернувшись калачиком на полу.
     - Гликерия, ты здесь?
     Встала здоровенная баба, у которой все было большое: и вылупленные светлые глаза, и рот с лошадиными зубами, и руки землепашца во многих поколениях, из-под платка выбивались на лицо космы пшеничных волос.
     - Здесь я, отец, здесь, родимый.
     - Ну-ка, Гликерия, взбодри народ, заводи-ка каку духовну стихеру!
     Гликерия обтерла рот ладонью, поправила на голове платок и начала низким, трубным голосом:
     - Плачу и рыдаю, смертный час помышляю. Судит Судия, Судия праведный. Течет река, река огненная. От востока течет она до запада. Идет же, Михайло архангел.
     Вострубит он, в трубу золотую.
     Заставайте живыя и мертвых от гробов.
     Которых праведная души.
     Воставайте лицами
     Ко востоку.
     А грешныя души ошую.
     Грешныя души идут, плачут.
     Плачут оне и возрыдают.
     Михаилу архангелу пеняют.
     О еси Михаиле архангеле.
     На кого ты нас грешных оставляешь.
     На кого ты нас грешных спокидаешь.
     Речет к ним Михайло архангел.
     Пойдите вы прочь беззаконнии.
     Почто вы на вольном свете жили
     Господу Богу не молились.
     Нищих и убогих не любили.
     За то вам вечная мука.
     За то вам червь неусапаемый.
     Молим тебя, Христе Боже,
     Вечныя муки избыти.
     И царство небесное получити
     И во веки веков.
     Аминь.
     Из прошлого:
     ...И разослал по церквям патриарх Никон новые, справленные книги. Когда же русские люди заглянули в новые книги поближе, то пришли в большое смущение. Мало того, что они не нашли в новых книгах ни крестного знамения двуперстием, ни сугубой аллилуйи, ни хождения посолонь. Они увидели, что в тексте самих книг многого из того, к чему привыкло ухо и язык, совсем нет - точно ветром вымело, а многое появилось новое, неизвестно откуда.
     Увидели, что в новых книгах та же речь напечатана, только новым наречием: где "церковь" была - тут "храм", а где "храм" - тут "церковь", где "отроцы" - там "дети", а где "дети" - там "отроцы", вместо "креста" - "древо", вместо "певцы" - "песнословцы", вместо "ходив" - "пешешествовал". "Чем же это новое лучше старого?" - в недоумении спрашивали русские люди. Оказывается, патриарх Никон говорил главному справщику книг, Арсению Греку: "Печатай, Арсен, книги как-нибудь, лишь бы не по-старому".
     И много русских людей закричало: "Если священники будут служить по новым служебникам, то мы от них и причащаться не хотим!"
     Возмущение охватило и знаменитый Соловецкий монастырь, его монахи все присланные им служебные книги свалили в сарай, заперли их, а службу правили по старым. Соловецкие старцы, которых позднее подвесят на крючьях за ребра и утопят в море царские стрельцы, сейчас твердили, что Москва - третий Рим, четвертому - не бывать, и поэтому надо хранить православие больше, чем зеницу ока, им спаслись святые угодники, обильно, как звезды на небе, просиявшие на Русской земле. Везде порушена вера православная, только на Москве до дней наших стояла она твердо и сияла, яко солнце. А теперь и у нас враг Божий - Никон - хочет ее извести.
     Недовольство в народе все возрастало, и в церквях начался разнобой: в одних служили по-старому, в других - по-новому. Народ переставал ходить в церковь, стал чуждаться священников, даже в Великий пост церкви пустовали. И противником крутой перестройки обихода русской церкви на греческий лад патриархом Никоном стал подмосковный протопоп Аввакум, впоследствии - вождь великого раскола православной церкви.
     Но вернемся к нашим временам: большуха - старая хозяйка старообрядческой семьи в этом доме, где собрался народ, ожидая конца света - встала со своего места и, охая, направилась к большаку, сидящему во гробе и со вниманием слушающему духовную стихиру, которую пела рослая Гликерия. Подойдя, она села и стала шептаться с большаком.
     - А что, отец, долго ли нам сидеть так и ждать? Уж очень докучливо ждать-то.
     - Ну, мать, терпи. В Писании сказано: "Претерпевший до конца той спасется".
     - Так-то оно так, отец, но уж больно тяжко ждать, а душа ведь так и рвется, так и просится в Царствие Небесное.
     - Терпи, терпи, старуха, правду о временах и сроках знает токмо один Бог-Отец. По молитвам нашим и за благочестие наше было ведь знамение велие в скиту. Ведь сам батюшка Илья-пророк и праведный Енох явились. Они - посланники Божий. Так и в Писании про Илью и Еноха сказано, что они наперед явятся.
     Старуха, сняв с бороды большака висящую гробовую стружку, припав к его уху, прошептала:
     - Батя, а вдруг сбрехал Леони душка-блаженный, может, хлебной-очищенной хватил без меры, вот и заблажил. Ведь он любит прикладываться, и бутылка у него всегда за пазухой. Наверное, попритчилось ему про Илью да Еноха.
     - Что ты, что ты, старуха, языком-то зря мелешь. Ой, мать, грешишь перед концом-то. Так прямым ходом и угодишь к сатане в жерло.
     - Прости меня, Христа ради, отец, - старуха стукнулась лбом о край гроба.
     - Ну, ладно, Бог простит.
     - А я вот, отец, с чем к тебе пришла.
     - Ну, давай, выкладывай быстрее, а то я молиться должон.
     - Так вот, отец, чего нам зазря тарантиться, ждать. Конечно, времена и сроки в руце Господней, да и явление было Леонидушке-блаженному. Нас тут собралось больше сорока душ. Может, нам как раньше делалось?
     Большак даже подскочил в гробу:
     - Ты что, старуха, запалиться хочешь?
     - Да, отец, наше Поморское согласие раньше всегда так поступали. И батюшка наш, святый мученик Аввакум, в срубе никонианами сожжен бысть в Пустоозерске. Да и старцы наши, мученики, всегда нас на огненную кончину благословляли.
     Из прошлого:
     ...С супротивниками новой веры стали поступать круто, появились указы о розыске раскольников и о сожжении нераскаянных в срубах, если они на месте казни не отрекутся от своего упорства.
     И народ стал смотреть на казни как на мученический подвиг. Духовная власть при помощи мирских властей все жестче и решительнее преследовала ослушников.
     Началось массовое бегство старообрядцев в северные области России, Олонецкие леса, на реку Выг, в Новгород-Северские земли, в Польшу, в Поволжье, на Кубань, Кавказ, за Урал, в Сибирь.
     Тем временем в России начались страсти. По всей стране прошла чума, погубившая множество народа, после чумы начался голод, стояли страшные трескучие морозы, налетали неслыханные бури, градом выбивало поля, на небесах то и дело видимы были знамения: столпы кровавые ходили, солнце меркло, явилась громадная звезда с хвостом-метлой. Темный ум простого народа смутился окончательно, а ревнители старой веры, указывая на все происходящее, вопили: "Зрите, православные, зрите знамения гнева Божия, излия бо Вышний фиал ярости Своея грех ради наших!"
     Пошли слухи, что настали последние времена. Люди забросили свои дела, не пахали, не сеяли, выпустили на волю скотину, каялись друг другу в грехах. Ожидали громогласной трубы архангела. По преданию, кончины мира ожидали ночью, к полуночи.
     И вот, каждую ночь, при наступлении 12 часов, надевали люди смертные рубахи и саваны, ложились во гробы и ждали трубного гласа, отпевая себя заживо, как полагается по старому чину церковному, или же пели заунывным, за душу хватающим напевом особый стих:
     Древян гроб сосновый, Ради мене строен.
     В нем буду лежати,
     Трубна гласа ждати.
     Ангелы вострубят.
     Я, хотя и грешен,
     Пойду на суд к Богу,
     К Судье две дороги
     Широких долги:
     Одна то дорога
     Во Царствие Небесно,
     Другая дорога
     Во тьму кромешну.
     Но, хотя конец света Господним разумением пока не приходил, народ крепко утвердился в том, что пришло время антихристово и истинной веры не осталось на земле.
     И, боясь печати антихристовой, раскольники стали учить, что надо покидать этот мир, которым овладел враг Божий. Время приспело лихое, никогда такого не бывало, и поэтому нет нам больше места в этом мире, а только один путь - в огонь да в воду. Сгорел - от всего ушел. И пусть все горят: и старики, и взрослые, и женщины, и мужчины, и девицы, и юноши, и самые грудные младенцы, да не согрешат больше и от печати антихристовой уклонятся, а кто примет сию печать, нет ему более спасения.
     И тысячи собирались в храмы и сараи и сжигали себя, чтобы попасть в Царствие Небесное. Велика тогда была гарь на Руси и при царе Федоре, и при Петре Великом, и при императрице Анне Иоанновне. Пошло тогда по Руси это ужасающее огненное крещение. Только в великой Палеостровской Гари на севере сгорело сразу пять тысяч старообрядцев от старцев до младенцев.
     Гари продолжались до половины XVIII века.
     Но вернемся к нашим временам.
     Большуха вытерла слезы и продолжала:
     - Керосин у нас есть, из сарая натащим в избу сена, забьем досками двери и окна и, Господи благослови, примем огненное крещение и всем гуртом взыдем в Царствие Небесное, да избегнем антихристовой печати, которую, как я слышала, ставят уже у хохлов.
     Большак дернул себя за бороду и, поперхнувшись, закашлялся.
     - Да погоди ты, старуха, как-то не тае сейчас, не тае. Вроде бы уже не в моде. Что нам старые века поминать, да народ прежде времен губить. Подождем до 12 часов, а там, что Бог даст.
     Большуха молча отошла, положила перед иконами "начал" и села в свой угол с лестовкой в руках, творя Иисусову молитву. Народ, привыкший к многовековому послушанию, сидел с лестовками в руках и не роптал.
     На дворе был легкий морозец, небо вызвездилось. Было тихо, это была благодатная предпасхальная ночь. Пасха в этом году была ранняя, в марте. В избе было душно, учиненный чтец едва уже ворочал языком.
     Кто-то встал и открыл форточку. Вдруг воздух задрожал и мощный густой колокольный звон, упругий, медноголосый, волной ворвался в избу.
     На русскую землю пришла Пасха. Люди в избе встрепенулись, встали и начали креститься широким двуперстным осенением.
     В недалеком от этой избы православном храме совершался крестный ход, колыхались хоругви, в расшитых полотенцах несли святые иконы. Слышалось пение стихиры пасхального крестного хода: "Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небесех, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити". Народ из избы вышел во двор, смотрел и слушал, крестясь, кланяясь и христосуясь друг с другом. Большак, кряхтя, вылез из своего гроба, взял его в охапку и вынес в чулан.
     - Ну, старуха, сбрехал наш Леонидушка-блаженный. Зазря только народ потревожил, да и продали все имущество, но это ничего. Зато радость нам сегодня велия. Христос воскресе, старуха!
     - Воистину воскресе, отец!
     - Посмотри, старуха, что там у нас осталось, чего нет - спроси у соседки и приготовь народу утешение, чтобы разговелись и возрадовались, ведь нынче велик день - Святая Пасха.
     Христос Воскресе!