До октябрьского переворота он жил в одной из станиц Кубани, имел свой домик, усадебку с огородом, сеял хлеб. А в худые годы, когда еще жил с отцом, батрачил у богатых казаков, зарабатывал хлебом, кукурузой, "маслянкой". И у него всегда сходились концы с концами, со стола не сходил белый пшеничный хлеб, а из кладовой и погреба - разные припасы. От германской войны он сумел отвертеться и военную повинность проходил в Новочеркасске.
После 1917 года, поверивши большевистским лозунгам и обещаниям, пошел "углублять" революцию. Был на Украине, в Крыму, на Висле. В 1921 году демобилизовался. С красноармейскими документами на руках, он, как бывший батрак и буденновец, сразу же попал в актив станицы и был введен членом в станичный совет. В годы НЭП'а он увлекался личным хозяйством, имел хорошую скотину, свиней, выстроил себе новый дом, приобрел городскую мебель, обзавелся "культурной" одеждой... Словом, "обогащался", но из актива не выходил и советскую власть поддерживал. Так он дожил до коллективизации и страшного голода.
Раскулачивание и высылка в Сибирь не только казаков, но и иногородних, произвела на. него тяжелое впечатление. Он стал пересматривать свое отношение к большевизму и почувствовал себя противником его. От былых, опьянявших его в годы революции лозунгов, не осталось и следа. Его товарищи, за исключением немногих, думали то же самое. Некоторые покидали станицу и уезжали в промышленные центры, другие чувство разочарования в большевизме - заливали "горькой".
Особенно сильно росла ненависть к наехавшим из центра разным "двадцатипятитысячникам" и уполномоченным. Одни из них приезжали, другие уезжали, - и все угрожали, требовали "провернуть", "мобилизнуть", "ударить", "разбудить", "подойти вплотную", "не ослаблять темпов", "не размагничиваться", "спускаться на тормозах", "переключаться на ходу", "во-время и умело выпустить отработанный пар" и т. п.
Все требовали выполнения какой-либо "кампании". Проводились "кампании" по распространению госзаймов, по сбору лекарственных растений, по заготовке яиц, всевозможных шкур и шкурок (собачьих, кошачьих, крысиных, кроличьих и т. п.), по проведению месячника дорожного строительства, по борьбе с грызунами, "черепашкой", по сбору утильсырья, по выполнению плана посевной, прополочной, уборочной и других. Основной кампанией была - "стопроцентная коллективизация на основе ликвидации кулачества, как класса" и - хлебозаготовки.
Станица должна была по "встречному" плану дать дополнительно 30 тысяч пудов зерна и "целиком и полностью" вступить в колхозы.
Так. называемых кулаков (были еще и "подкулачники", их "подпевалы" и "кулачье охвостье с левацким заскоком") обкладывались тысячепудовыми заданиями и за невыполнение их тут же судили, раскулачивали и высылали.
Середняков (были "мощные", "малосильные" и обыкновенные) и бедняков, уклонявшихся от вступления в колхозы, также раскулачивали и судили.
Весь актив станицы был мобилизован и раскреплен по кварталам и десятидворкам для выколачивания из населения последних килограммов хлеба. Даже вареную фасоль отбирали у старух и тащили в стансовет. Сушеную грушу-дичку и ту забирали и тащили на заготовительные пункты.
Актив всегда был пьян. Одна часть актива пила просто так, другая - чтобы одурманить голову свою и не реагировать на происходившее; а третья часть пила "по работе". Их угощали станичники, чтобы хоть на несколько дней оттянуть сдачу последнего зерна, а тем временем хлеб закапывали в землю, замазывали в стены домов, замуровывали в печках. Началась новая кампания по розыскам запрятанного хлеба. За обнаруженное зерно актив премировали, а виновных в сокрытии судили.
По усадьбам бродили активисты и комсомол с пионерами и искали, копали, нюхали, щупали "штылями"... Искали друг у друга (самопроверка!) доносили, провоцировали... и находили. Тогда они делились найденным хлебом и принимались за пьянку. Потерпевший из "своих" отделывался несколькими мешками зерна и литрами водки, и актив оставлял его в покое. Это еще было полбеды. Если, скажем, из найденных 30 пудов отдавали половину, то оставшееся зерно было богатством, в то время как другие ничего не имели, пухли и умирали с голоду. Но были и такие активисты, которые "присасывались" к обнаруженному зерну и постепенно забирали его, угрожая попавшемуся 10 годами. Мастерами этих дел были два "партейные". Они по доносу комсомольцев и пионеров находили зерно, сразу или в несколько приемов забирали его, а затем виновных арестовывали и судили.
Иван Бойко также закопал в землю некоторое количество пшеницы и кукурузы. Яму вырыл у себя на огороде, из досок сделал обшивку и засыпал землей, а место замаскировал посевом. Работа была произведена ночью быстро и аккуратно. Сосед Бойко и друг его детства Василий, также бедняк и активист, последовал его примеру.
Однажды, придя домой из колхоза, где он работал бригадиром, Бойко, застал у себя одного из этих "партейных". Пьяно улыбаясь, он рукой указал на огород и прохрипел:
- Пшеницу ты, Ваня, на огороде засеял правильно, но на яме она имеет другую окраску. Сперва я полагал, что это такой цвет от навоза, а когда пощупал "штылем" - получилась яма с досками. У Василия тоже самое... Бояться нечего - помиримся. Мы люди свои, советские...
В тот же день, вечером, Бойко с соседом своим отвезли ему на квартиру 10 пудов пшеницы и пять пудов кукурузы. Спустя четыре дня, пришлось еще дать 10 пудов, а через некоторое время он потребовал еще столько же. В случае отказа - собирался было заявить властям.
В назначенный день он в третий раз пришел к Бойко за зерном. Его крепко напоили, вывели во двор, пятикилограммовой гирей ударили по голове и свалили в заброшенный колодец, находившийся в соседнем вымершем дворе.
Исчезновение партийного пьяницы и вымогателя не сразу обнаружили. И до этого случалось, что целыми днями он не являлся в стансовет, пьянствуя и развратничая где-нибудь на хуторах. Когда осведомлялись о его местонахождении, стансоветчики, такие же пьяницы, как и он, обычно отвечали:
- На хуторах мобилизует средства!
Но когда прошла неделя и другая, стансовет забил тревогу. Сообщили в районное ГПУ и прокурору. Начались розыски. Даже Бойко и Василию, как активистам, было поручено подслушивать, что об этом гуторит масса. Были арестованы десятки станичников, находившихся на подозрении у ГПУ - вся интеллигенция, священник, дьячок, но подлинных виновников обнаружить не удалось. Никому и в голову не приходило, что убит он не кулаками и "охвостьем", а настоящими советскими активистами.
ГПУ свирепствовало, а Бойко с Василием помалкивали. Так прошло два года.
Наступил 35 год. Оставшиеся после голода в живых станичники сливались с прибывшими из северных областей переселенцами (вымерло больше половины станицы). В колхозах была введена система трудодней и разрешена колхозная торговля на местных рынках. В городах и местечках были отменены хлебные карточки. Ликвидировались "Торгсины" и открылись магазины Госторга. Одним словом, люди понемногу стали оживать и постепенно втягивались в новую "зажиточную" жизнь.
Иван Бойко с Василием тоже - переключились на новую жизнь. Один бригадирствовал, а другой работал кладовщиком. Тайна колодца не так уж остро беспокоила их, как это было в прежние годы. Правда, им было жаль всех невинно пострадавших из-за них станичных жителей, но эти люди всё равно были бы изъяты из станицы.
- А всё-таки хорошо сделали, что кокнули гада, - иногда говорил Бойко своему другу.
Станичники, знавшие убитого стансоветчика, также вспоминали:
- Собаке - собачья смерть! - За такого паразита и греха не будет. Ведь сколько крови человеческой выпил, вампир проклятый?! Сколько несчастных загнал в Сибирь и на тот свет?
Однажды, на масленице, после обильной выпивки у тещи, Бойко очень разговорился и расхвастался, и решил в тайну колодца посвятить свою жену.
- Вчера в станице обратно повязали десятерых колхозников. Ребята из НКВД сказывали, что их арестовали в связи с убийством Кирова, а окромя этого еще и за того чорта. Напрасно они тягают людей... Всё равно не найти им настоящих виновников - концы спрятаны основательно! - многозначительно сказал своей жене Бойко и пригрозил:
- Слышь, Маня, если ты кому-нибудь проболтаешься, тебе - крышка, а мне - гроб, - поняла?
И муж рассказал жене, как был убит коммунист и где его труп. Перепуганная женщина поклялась всеми станичными клятвами и святым крестом, что всё сохранит в строгой тайне.
...А спустя месяц, НКВД арестовало Бойко, жену его и Василия, вытащило из заваленного колодца разложившийся труп коммуниста и повело следствие.
Как-то раз в нашу 39 камеру ввели человека. Низенький, щупленький, сгорбившийся, в крестьянской одежде, с большой торбой в руках, он имел измученный вид, беспрерывно курил и, глядя потухшим взглядом в противоположный угол камеры, тяжело и мрачно вздыхал.
На все наши вопросы, за что его арестовали, он отвечал коротким "не знаю", но мы чувствовали, что он говорит неправду. Поздно вечером того же дня его вызвали к следователю, откуда он был приведен только после полуночи.
С вытянувшимся бледно-желтым лицом и запавшими глазами он молча лег на койку, всё время ворочался, курил, кашлял и вздыхал.
- Ну, как, Бойко, твои дела? - спросил кто-то его утром.
- Следствие было... С другом Василием очную ставку давали. Пришлось подписать протокол. Жену отпустили домой, а нам предъявили 58 статью 8 и 11 пункты... Следователь сказал мне, что я спекся... Что это значит, товарищи, "спекся"? - спросил Бойко.
- Нужно, чтобы ты, дружок, сперва "размотался", а потом мы ответим тебе, что значит слово "спекся".
И Бойко "размотался".
- Ну, а каким же образом НКВД узнало о тайне колодца? - спросили мы его после того, как он нам рассказал о себе и своем деле. Неужели жена твоя проболталась?
- Да. Видите ли, жена моя из набожных, ни одного нищего не пропустила без подаяния, в церковь ходила, постилась часто... Одним словом, была религиозна... А когда Великим постом в нашу станицу приехал новый поп (три года не было священника - ГПУ забрало), все бабы и повалили к нему.
Вел себя хорошо, голосом своим тоже выводил недурно и сам собою еще был молод.
Пошла к нему и моя дура. Понравился он и ей. А на Страстной стала говеть... Три дня всё ходила в церковь, пока не "покаялась" и не рассказала ему о тайне колодца.
На следующий день поп из станицы исчез, - оказался агентом НКВД, - а остальное вам уже известно. На следствии жена вынуждена была подтвердить свою исповедь у попа и мой разговор с нею на маслянице, а Василию пришлось сознаться. И вот, на мой вопрос, что меня ждет, следователь и ответил, что я "спекся".
Бойко мрачно вздохнул и замолчал, закуривая очередную цыгарку.
- Суду всё ясно и понятно! - сказал один из соузников, прозванный нами за страстную игру в шахматы Капабланкой. Он всегда любил шутить и ободрял всех веселым и беззаботным характером. Подражая советским судьям, он продолжал:
- Но... принимая во внимание все внутренние качества с внешними обстоятельствами и исходя из точки зрения при абстрактных и социальных доктринах, окруженных капиталистическими пароксизмами международных апперцепций, которые на данном этапе эпохальной концепции переживаемых нами классовых расслоений могут терроризировать советскую идиосинкразию, суд определил применить к "спекшемуся" гр. Ивану Бойко меру социальной защиты... от 10 лет исправтрудлагерей до переселения на одно из созвездий советского "Зодиака". Камера засмеялась. Горько улыбнулся и. Бойко. Ему никто не ответил. Смех и улыбки сразу потухли. Все напряженно молчали.
Через месяц Бойко и Василия судили в Ревтрибунале, откуда перевезли в тюрьму, а ночью из камеры смертников взяли на расстрел.
Приговор был окончательный и обжалованию не подлежал.
...Спустя четыре дня жена привезла Бойко очередную передачу, но его уже не было ни в НКВД, ни в тюрьме.