Один из отцов Церкви уже в древности сказал, что мир не мог бы стоять без таинств, то есть без непосредственного воздействия Божия и без преображения, которое это воздействие совершает над людьми; и что единственное таинство, которое сохранилось после отпадения человека от Бога и потери рая, это таинство брака. Брак является таинством и в древности, и вне христианского опыта. Конечно, не в том же смысле, в каком он является таинством в христианской Церкви, но он – таинство в том отношении, что это момент, когда совершается нечто, что иначе, человеческими силами, не могло бы совершиться. Это момент, когда восстанавливается, насколько это возможно в пределах падшего мира, то единство между мужчиной и женщиной, та целостность всечеловека, о которой говорится в начале книги Бытия. Это момент колоссальной важности. Это момент, когда двое, потому что они полюбили друг друга, могут стать одной плотью, то есть не только физической плотью, но и одной телесной реальностью, которая в себя включает разность и душевности, и духовности.
     Я хочу это развить немножко. В Ветхом Завете мы читаем о том, как человек был создан всечеловеком, и в нем, по учению некоторых (далеко не всех) отцов заключалось все и женственное, и мужеское. Постепенно человек начал возрастать, созревать; и пришел момент, когда в одном человеке уже не могла совмещаться полнота и женского, и мужского существа. Тогда Бог привел к человеку всех животных, чтобы он увидел, что в них есть два пола, и почувствовал, как сказано в Писании, что единственно он одинок. И когда он вдруг ощутил свое одиночество, Бог навел на него глубокий сон и разделил в нем мужское от женского. Но разделил не так, чтобы не осталось ничего того или другого в каждом из них. В каждом осталось нечто от другого, что давало ему возможность узнавать себя самого в другом существе; он и она составляли одно. И когда Адам увидел перед собой Еву, он воскликнул: Это кость от костей моих, это плоть от плоти моей!.. Иначе сказать: Это я! – и вместе с тем: это я – перед собственными глазами. Но это было настолько “я”, это настолько было единство духа, что они себя нагими не видели, они видели себя как единицу, как человека в двух особях. Позже, когда совершилось падение, они вдруг увидели себя нагими, то есть чужими друг другу. И вот с этого момента началась борьба о воссоединении, влечение одного к другому, отчаянное, слепое влечение, крик: вернись ко мне!..
     И это совершалось в брачной любви, в любви двух, которые, посмотрев друг на друга, как бы узнавали себя в другом и одновременно узнавали в другом не его собственную ограниченность, а новую полноту, новую красоту, новый смысл. И тогда брак, то есть тайна этой встречи совершался в том, что они друг друга видели и узнавали себя самих, и вместе – не просто себя, а себя восполненными, с полнотой жизни, которую они могут иметь только друг с другом. И соединяясь, они и телесно, и душевно, и духовно делались (опять-таки, сколько было возможно и сколько до сих пор бывает возможно в падшем мире) всечеловеком. Это изумительная тайна. Это полнота человека, являемая в двух особях. Потому-то отец Церкви, о котором я упоминал, говорил, что это таинство: теперь разделение, которое совершено грехом, пусть отчасти, но в значительной мере, решающей мере, снимается, они теперь едины. И это идет очень далеко.
     Я процитирую и другого отца Церкви (хотя сейчас не могу упомнить его имени), который говорит нечто, что многих может изумить; он говорит, что брачное соединение мужчины и женщины можно сравнить с тем единством, которое совершается между Христом и верующим, когда он приобщается Святых Таин... Вот мера, которую один из отцов видел: телесное единство между мужем и женой как полнота того единства, которое уже достигнуто душевно и духовно. Это значит, что муж и жена видят друг друга, словно самого себя, но без тех теней, без того изуродования, какое каждый человек может в себе видеть. Это видение себя в той красоте и полноте, каких в себе самом невозможно видеть. И тогда они соединяются в то, что можно назвать словами апостола Павла малой церковью. Действительно, во Христе, в Боге, благодатью Святого Духа они делаются единой плотью, единым существом, вместе с тем оставаясь неповторимыми, единственными личностями. Они уже не индивидуум, то есть не последний предел разделения, то, чего дальше делить нельзя, они сделались личностью, то есть лицом, подобным которому больше нет. И отношения мужа и жены в идеале – к чему надо стремиться всем существом – не жадность, не желание обладать, не хищничество, а благоговейное зрение и отдача себя другому, и принятие другого в себя самого в любви, в созерцательной тайне любви. Это идеал брака.
     Конечно, в падшем мире действуют и другие силы в браке. Бывает половое желание, бывает жадность; но бывает и то, что двое соединяются благодаря той любви, которая снимает все грани: они теперь стали едины. И когда рождается ребенок, этот ребенок является не плодом как бы хищничества, а плодом отдачи одного человека другому, одной половины другому или другой.
     И тут я хочу коснуться вопроса о детях. Современная наука идет навстречу тому, во что Церковь верила изначально: что в момент, когда зарождается существо, в нем есть вся полнота человечества, он уже человек. Можно сказать, что воплощение Христа совершилось в момент, когда архангел Гавриил обещал Деве Марии рождение Сына и Она ответила: Се, Раба Господня, да будет Мне по слову твоему... И так же бывает и в браке. В момент, когда зарождается ребенок, все будущее впереди, и теперешняя наука открыла замечательные вещи. Она открыла, что очень рано, как только начинает формироваться ребенок, он может воспринимать не только то, что свершается в матери, но и вокруг нее. До него доходят звуки, до него доходит дрожание воздуха, через свою мать он делается частью всей окружающей среды. Церковные наставники часто говорили о том, что как только зарождается ребенок, надо знать, что до него доходит все, что свершается с матерью или с отцом, или с окружением. Поэтому матери рекомендовалось молиться, но не формально, не только произносить молитвы, не только молитвословить, а общаться с Богом, делиться с Ним всей своей радостью, всем своим трепетом, дать Богу действовать в ней. Но также рекомендовалось молиться вслух, – хотя тогда этого не знали, но теперь мы знаем, что звук этой молитвы непонятным образом доходит до зародыша и до постепенно формирующегося ребенка. Если молитва произносится благоговейно, тихо, вдумчиво, ребенок постепенно внутренне формируется и уже приобщается к тайне материнской молитвы. Это изумительная мысль.
     Когда ребенок родится, необходимо продолжать молиться над ним, над колыбелью, петь ему церковные песни, молиться церковными словами. Он еще слов не понимает, но через звук голоса может воспринять молитвенную настроенность и через нее ожить к области молитвы, области приобщенности к Богу.
     А затем наступает другая череда, когда ребенок делается больше и уже может сам как-то участвовать в жизни. И то, что с ним совершается тогда, может играть колоссальную и решающую роль. Если в семье раздор, крик, взаимная вражда, то это разбивает целостность его души; каждый окрик потрясает его душу и порой вдребезги разбивает ее, как стекло может разбиться от громкого шума.
     Но еще другое. По мере того, как ребенок слышит молитвенные слова, приобщается к их звучности, они делаются частью плоти и крови его. И тут я хочу вам дать замечательный пример, который у меня остался на душе.
     Был у нас здесь певчий, Петр Васильевич Федоров. Он обладал потрясающей красоты басом и всех нас вдохновлял своим пением. В какой-то момент он заболел раком, лег в больницу. Я его посещал каждый день. Первое время мы с ним молились и пели вместе, я – неумело, потому что у меня нет достаточно слуха и голоса – пел молебен о его выздоровлении и о его родных, которых тогда не было при нем. Потом он стал слабеть, и я пел один. В какой-то день я пришел, и старшая сестра мне говорит: “Могли бы не приходить, – он без сознания, умирает”. Я вошел в его комнату. По обе стороны кровати сидели его жена и дочь, которые только что приехали из далекой Японии и застали его уже без сознания, умирающим человеком. Я вспомнил тогда то, что он мне говорил, как молитвенные слова переплелись с его душой, и, сказав жене и дочери сесть рядом, стал на колени и начал, как умел (т. е. плохо) петь ему великопостные, страстные песнопения. И постепенно мы все увидели, как его сознание возрастает в нем, возрождается, поднимается, и в какой-то момент он открыл глаза. Я ему сказал: “Петр Васильевич! Ваши жена и дочь сидят налево от вас. Вы умираете; проститесь с ними”. Они простились спокойно, глубоко, трогательно; и потом я сказал: “А теперь можете спокойно умереть”. Он ушел в забытье и вскоре умер. Так вот, эти песнопения, которые он пел всю жизнь, его вернули к жизни на тот короткий срок, который был ему нужен, чтобы не оставить жену вдовой и дочь сиротой без последнего прощания.
     И еще один пример, который меня тоже очень поразил, из области того, что остается в душе ребенка, когда ему дано слышать церковные песнопения и их петь. Много лет тому назад на Трехсвятительском подворье был очень старый дьякон. От старости он в значительной мере потерял голос, но пел на клиросе, так как единственно он мог каждый день это делать. Как-то я с ним оказался на клиросе. Он читал и пел, я, как мог, пел. Но он читал и пел с такой искрометной быстротой, что мне не удавалось уследить даже глазами по книге. Когда служба кончилась, я ему сказал: “Отец Евфимий! Вы сегодня украли у меня всю службу; но что хуже – вы украли ее и у себя, потому что вы не могли понимать то, что произносили”. Он заплакал и мне сказал: “Ты меня прости! Но знаешь, я родился в страшно бедной деревне, меня родители прокормить не могли и пяти лет отдали меня в монастырь. Там я прожил до революции, там научился читать, петь, каждый день я слышал эти службы, они стали частью моей души. Когда я вижу эти слова, мне не нужно их читать; когда я слышу эти песнопения, мне не нужно на них сосредотачиваться: как только я вижу слово – словно Божия рука касается какой-то струны в моей душе, будто в моей душе арфа, и вся душа начинает петь. Поэтому я пою так быстро, что арфа поет, душа поет, – это мне было дано слово за словом в течение всего моего детства и моей зрелой жизни”…
     Вот что мы можем дать ребенку; и вот что представляет собой брак, где в сердцевине находится Господь Иисус Христос, благодать Святого Духа, и где действует тайна единства во Христе.