Еще вчера эти дети жили в подвалах, баловались наркотиками, воровали. Сегодня они отправились в путешествие по Святым местам России.
     Сумки, сумки, сумки. Гора сумок в углу прихожей. Куртки, куртки, куртки - ворох курток на вешалке. Ботинки, кроссовки, сапоги - обувка, совсем новая и стоптанная, у двери. Мой дом полон гостей. Они сидят чинно на диване, на стульях, на полу и - стесняются. Восемь часов лету из Хабаровска притомили их, да еще разница во времени, да еще незнакомая обстановка. Мои гости молоды. Самому старшему семнадцать лет, самому маленькому одиннадцать. Всего их одиннадцать человек, приютских детей из Хабаровска. Они прилетели не просто в Москву. Они прилетели поклониться великим российским святыням. Переночевав, утром они едут ранней электричкой в Оптину Пустынь. Потом... Потом будет много всего, так много, что, пожалуй, им и за год не осознать того, что увидят. Но это потом, а сейчас... Сейчас приютский завхоз Лидия Александровна Байдина хлопочет на кухне, торопится накормить свою ораву по нашему, по московскому, времени ужином, по их, по хабаровскому, завтраком. Учитель приюта Валерий Алексеевич Данилко распределяет, кто за кем идет в ванную принимать душ и стирать носки, директор Александр Геннадьевич Петрынин пытается дозвониться до Оптинского подворья, чтобы узнать - нет ли назавтра какой оказии до места.
     Совсем еще недавно эти ребята жили в подвалах, слонялись по рынкам в поисках еды, спасались от отцовских побоев, от поножовщины, воровали, балдели от клея "Момент", кололись, напивались до отравления дешевым спиртом. Рулетка жизни равнодушно крутила их невеселые будни, подталкивая все ближе и ближе к той черте, за которой пропасть. Как вдруг (у каждого из них свое "вдруг") они попали в приют, где им напомнили, что они - люди. И что есть человеческая, достойная жизнь.
     Этот приют в Хабаровске знают хорошо, хотя ему всего-то четыре года. Знает городское руководство, потому что помогало его создавать. Знают стражи общественного порядка, потому что, бывает, отлавливают для приюта новых жильцов. Знают педагоги, потому что, порой, отчаявшись справиться с каким-нибудь крепким двенадцатилетним "орешком", умоляют директора приюта взять его до кучи к себе. И - родители. Нередко они берут свое чадо за руку и приводят в приют - не могу, нет сил, нет денег, нет терпения, нет... любви.
     Все одиннадцать моих нынешних гостей совсем недавно из такой жизни. Но я всматриваюсь в их глаза и не обнаруживаю в них той почти обязательной затравленности, которая, как печать на справке, видна первой. И очень удивляюсь, услышав:
     - Даже не верится, что завтра в Оптиной окажусь. Ведь это наша духовная колыбель. Александр Геннадьевич, когда еще приюта не было, ездил туда за благословением. Один старец, забыл как зовут, сказал: " Будет приют".
     - Илия, отец Илия, - подсказывает директор. Уж он-то помнит. Помнит, как стоял перед седовласым старцем в раздумьях, сомнениях и тревогах. И как уходил от него - твердой поступью, уверовав всем сердцем, что на правильном пути. Наверное, тогда и зародилась первая мысль: Привезу сюда детей. Придет время, тех, кто заслужит эту поездку, тех, кто ее выстрадает".
     Весело стучат ложки. Процесс уничтожения гречневой каши проходит организованно и быстро.
     Я тоже помню, как создавался приют. Приезжая в Москву, Александр Геннадьевич обязательно заглядывал ко мне или звонил, держал в курсе. Приют планировался непростой - православный. Но смогут ли искореженные ребячьи души откликнуться на вечные библейские истины? Хватит ли духу у детей греха отвратиться от всяческого порока и встать на путь, на который и взрослые-то вставать не торопятся? И вот первые паломники по святым местам России, первые ласточки, прилетевшие в Шереметьево из Хабаровска. Утром, чуть свет, проводила я их в Оптину Пустынь. Встретились мы через несколько дней в Троице-Сергиевой лавре, когда были позади и Оптина, и Петербург. Слегка приморозило, и ребята приплясывали, похлопывая друг друга по плечам.
     - Ну как? - только и успела спросить.
     - В ответ разноголосье восторгов, в котором не понять ровным счетом ничего. Так дело не пойдет. Смотрю на директора: выручай. Он понимает без слов.
     - Значит, так. Пусть Андрей расскажет. Не возражаете?
     Не возражают. Уходят на службу в Трапезный храм, а мы с Андреем пристраиваемся в Паломническом центре на длинной скамейке под иконой "Достойно есть".
     - Как встретила Оптина, ваша духовная колыбель?
     - Народу-у!.. Праздник был. Введение, мы пошли на исповедь, исповедались, потом причастились. Ходили в скит, где жил старец Амвросий, даже в келью к нему заходили...
     Андрей говорит неторопливо, тщательно подбирая слова. Он от рождения инвалид, левая рука висит плетью. Знаю, что мальчик к своим шестнадцати годам прошел все круги ада, воровал, кололся, жил по чердакам. Он пришел в приют сам, встал перед директором - сутулый, почти старичок, с глазами, в которых отчаяние.
     - Я вор, я вор! Мне прощают, потому что инвалид! Возьмите меня в приют, пропадаю я...
     Через неделю Александр Геннадьевич осторожно завел разговор о крещении, предложил пойти в храм. Мальчик, к удивлению, сразу согласился окреститься. Потом была первая исповедь, и Андрей рыдал, стоя на коленях перед священником. Александр Геннадьевич видел, как дрожали мальчишеские плечи, как лились по лицу слезы. После исповеди пришло спасительное облегчение. Даже взгляд у парня стал другой.
     - Я ведь в Господа-то и не верил. А один раз Александр Геннадьевич показал мне в храме бесноватую женщину, объяснил, что она одержима нечистым духом. Женщина кричала, лаяла, ей крест дают целовать, а она, как змея, извивается. Страшно... Тогда и уверовал.
     - Скажи, что в Петербурге запомнилось?
     - Прикладывались к мощам Александра Невского. И вдруг как теплая волна в лицо, и так хорошо на душе стало. Священник сказал - благодать. А на Смоленском кладбище часовня Ксении Петербургской, нам Александр Геннадьевич про нее рассказывал. Она себя вместо умершего мужа как бы похоронила. Юродивая. Ей молятся о благополучии в семейной жизни.
     И они молились. Писали записочки, оставляли в часовне. Александр Геннадьевич рассказал потом, как мальчишки, совершенно не стесняясь вставали на колени перед гробницей Ксении, и, хотя были тайными их молитвы, нетрудно догадаться, о чем просили у Ксении дети, лишенные и материнской ласки, и отцовского попечения, лишенные дома и даже не знающие порой именно тех, кто дал им жизнь. Андрей достает из кармана курточки маленькую иконку - святая Надежда.
     - Маме купил. Она у меня Надежда. Мамка у меня хорошая, вы не думайте.
     Я опустила глаза. Видно, в оттаявшее сердце малолетнего вора уже вошло великое чувство, именуемое всепрощением и любовью.
     - Андрей, - спрашиваю, - как думаешь, после того, как ты побывал здесь, приложился к святыням, помолился пред мощами Божьих угодников, возможно ли опять назад, в подвал, к воровству?
     Андрей не раздумывает:
     - Нет. Мне Богородица поможет. Я молиться буду, и Она поможет.
     Поделился со мной печалью: курит. Александру Геннадьевичу пообещал - бросит, но время идет, а он все никак. "Но я уже меньше, всего-то несколько затяжек в день". Бросит. Я тоже не сомневаюсь. Раз нашлись силы вылезти из постыдного подвала, уйти от "сотоварищей", которым нес он добытое на рынках и на вокзале, раз хватило ему твердости добровольно выложить на директорский стол шприц, бросит и курить, Богородица поможет.
     Дети, потянувшиеся к Богу и обретшие в Нем силы, веру в собственное будущее - Божьи дети. А раз Божьи, не оставит Своих детей Создатель. По очереди водит их в храм директор, потому что понимает: и ему в его напряженной борьбе за детские души не обойтись без Божьей помощи. Исповедание грехов - первый шаг в духовном подвиге. Попробуй, скажи честно, что ты негодяй, подонок, вырвавший сумку у беззащитной женщины на автобусной остановке. Скажи попробуй, что ты, напиваясь до свинства, валялся в грязи, а потом плакал и матерился не в силах совладать с головной болью и кромешной тоской. Что ты столько раз брался за ум, но потом опять и опять возвращался туда, где не надо трудиться, а только ловчить, врать, приспосабливаться. Директор приюта знает: сказать, кто ты есть, на исповеди все равно, что кинуться в горящий дом. Но потом обязательно будет легче. Бремя грехов свалится с души, и она впервые испытает легкость. А еще был с ним в Оптиной казус. Послушник в гостинице предупредил:
     - Дверь на ночь закрываю. Если хотите, чтобы вам открыли, выучите пароль: "Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас!" Без пароля не открою, и не просите.
     Да что тут учить - легкота! Среди ночи троим понадобилось выйти в туалет. Туалет на улице. Вышли, потом
     постояли на крылечке, потом дернули дверь, дверь закрыта. Стали барабанить. Тишина. Пароль... Обомлели паломники, пароль-то из головы выветрился, как и не было. Стоят, вспоминают, в рубашечках, на босу ногу, филины кричат, страшно... Опять стучат: откройте. Без толку. Тогда они осторожно (навык есть навык) открыли окно, увидели стоящего перед иконой на молитве послушника и шепотом ему, дабы не испугался.
     - Слышь ты, как тебя, помилуй нас!
     Вздрогнул послушник, увидев в проеме собственноручно закрытого на зиму окна три детские физиономии с раскрытыми от ужаса глазами. Помиловал. Уж очень просили. Троице-Сергиева лавра приняла паломников радушно. Ребят определили в гостиницу, поставили на монастырское довольство, провели экскурсию, надарили книг. А еще разрешили, в порядке исключения, подняться на колокольню.
     - Какая красотища, какая высота, взял бы и полетел! - будут рассказывать потом пацаны. Смотрел на них директор и глазам своим не верил. Неужели то, о чем так много думалось и чего так желалось, произошло, и его мальчишки стоят счастливые на холодном ветру звонницы и не прячутся от этого ветра, а подставляют ему свои лица. Он часто бывал в Оптиной без них. Он часто ездил в Петербург без них. Он подолгу жил в лавре без них. Как часто говорил он мне:
     - Вот бы моих детей сюда, вот бы мои дети видели...
     Когда он говорил о желании повезти детей по святым местам, ему мало кто верил. Денег, как всюду, не хватает, едва сводятся концы с концами, а тут - паломничество. Дорогое удовольствие, таких деньжищ стоит, один только перелет из Хабаровска в Москву и обратно - больше трех миллионов на человека. Правда, в самом приюте идею директора поддержали сразу. И Петрынин еще раз убедился, что рядом с ним не просто коллеги-единомышленники. А он пошел к тем, на кого рассчитывал. Пошел к заместителю главы администрации края, рассказал о задумке. Виктор Михайлович Тевелевич не назвал задумку дерзкой, не замахал руками, не усовестил, что вот, мол, время сейчас трудное, а ты с пустяками дорогостоящими. Помолчал, подумал. Потихонечку раскрутилось колесо, нашлись и спонсоры: директор представительства Международных авиалиний Владимир Евгеньевич Быстров, руководители акционерных обществ Валентин Александрович Милованов, Станислав Николаевич Шишков - с миру по нитке... Взрослые (директор, двое воспитателей) оплатили половину поездки за свой счет. Как провожали их в приюте! Напекли в дорогу пирогов, наделали салатов, бутербродов, рассовали по карманам ребячьих курточек гостинцы. Александр Геннадьевич видел, как было нелегко некоторым, кто оставался. Как хотелось и им в Москву, но условия поездки были обговорены за год вперед, и не все смогли выдержать "конкурсных испытаний". Что делать...И это испытание - не позавидовать, порадоваться радости друга.
     - Удивительно, -скажет Александр Геннадьевич, - московские святыни, конечно, потрясли детей. Москва предстала строгой стражницей наследия наших, а значит, и их предков, а не вавилонской блудницей, как порой предстает она по телевизору. Но и еще: они почувствовали, что их здесь любят. Их, чужих, не очень хороших, успевших напортачить в жизни. Их любят, им улыбаются, им хотят помочь. В музеях Кремля только узнали, что дети приютские, аж из самого Хабаровска, пропускали бесплатно. А для нас ведь каждая копейка на счету. В метро без жетонов не пускали. А в самолете, взявшем курс на Хабаровск, маленькому Саше дали "порулить". Стюардесса что-то шепнула другой стюардессе, та бригадиру. Пришел с иголочки одетый летчик.
     - Ты Саша?
     - Я.
     - Пойдем со мной, - взял за руку.
     Сашу привели в кабину, где - приборов! Он, конечно, застеснялся. Потом молодые, красивые бортпроводницы все норовили угостить притомившихся от впечатлений паломников то апельсином, то шоколадкой. Паломники вежливо благодарили, но не торопились есть угощение. Они прятали гостинцы в сумку. Для тех, кто их ждет в приюте, для тех, кто пока не увидел того, что увидели они. Для тех, кто пока еще не убедился на своем собственном опыте, какая великая это сила - любовь. И человеческая. И - Божья.