РИЗОМА

Новейший философский словарь:

РИЗОМА (фр. rhizome - корневище) - понятие философии постмодерна, фиксирующее принципиально нелинейный способ организации целостности (текста), оставляющий открытой возможность как для внутренней имманентной подвижности, так и для интерпретационного плюрализма. Термин "Р. " введен в философию в 1976 Делезом и Гваттари в совместной работе "Rhizome". Понятие Р. выражает фундаментальную для постмодерна деконструктивистскую установку на презумпцию разрушения традиционных представлений о структуре текста как семантически центрированной: "функцией этого центра было бы. . . , прежде всего, гарантировать, чтобы организующий принцип. . . ограничивал то, что мы могли бы назвать свободной игрой структуры" (Деррида), в то время как текст абсолютно свободен, ибо "лишен почтения к целостности (закону)" (Барт). Постмодерн реализует себя посредством свободы плюральных нарративных (см. Нарра-тив) практик, принципиально исключающих саму идею "адекватной" (принцип отсутствия внетекстового "трансцендентного означаемого" у Дерриды) или "правильной" (концепция "заката больших нарраций" у Лиотара) интерпретаций. Сама интерпретация, таким образом, понимается в постмодерне не в классическом герменевтическом смысле, но как процедура "означивания" текста (Кристева), программно плюральной и принципиально произвольной его семантической "центрации". В этом контексте понятие "Р. " вводится Делезом и Гваттари для обозначения радикальной альтернативы замкнутым и статичным линейным структурам, предполагающим жесткую осевую ориентацию. Такие структуры разделяются ими на собственно "стержневые" ("система-корень"), которым соответствует образ мира как Космоса, и "мочковатые" ("система-корешок"), задающие представление о мире как о "хаосмосе" (термин Джойса). Однако, типологической общностью этих структур является фундирующая их презумпция семиотичности мира, выраженная в метафоре мира как книги и предполагающая возможность его декодирования, т. е. однозначного прочтения, исходя из общего принципа, объективированного в дискурсе кода. В противоположность им Р. - не корень, а радикально отличный от корней "клубень" или "луковица" как потенциальная бесконечность, имплицитно содержащая в себе "скрытый стебель". Принципиальная разница заключается в том, что этот стебель может развиваться куда угодно и принимать любые конфигурации, ибо Р. абсолютно нелинейна: "мир потерял свой стержень" (Делез и Гваттари). Эта, отличающая Р. от структуры, полиморфность обеспечивается отсутствием единства семантического центра и центрирующего единства кода (в метафорике Делеза и Гваттари - "Генерала"). Логика корня - это логика жестких векторно ориентированных структур, в то время как любая точка Р. может быть связана со всякой другой: "Р. состоит из плато. . . Колонны маленьких муравьев, покидающих одно плато, чтобы занять другое. . . . Каждое плато может быть прочитано в любом месте и соотнесено с любым другим" (Делез и Гваттари). (Прекрасной иллюстрацией этого может служить программный для постмодерна текст Э. Ионеску "Трагедия языка": "Произошло странное событие, и я не понимаю, как это случилось: текст преобразился перед моими глазами. . . Вполне простые и ясные предложения. . . сами по себе пришли в движение: они испортились, извратились"). Фундаментальным свойством Р. , таким образом, является ее гетерономность при сохранении целостности: она есть "семиотичное звено как клубень, в котором спрессованы самые разнообразные виды деятельности - лингвистической, перцептивной, миметической, жестикуляционной, познавательной; самих по себе языка, его универсальности не существует, мы видим лишь состязание диалектов, говоров, жаргонов, специальных языков" - словно "крысы извиваются одна поверх другой" (Делез и Гваттари). Организационный принцип Р. в этой связи совпадает с принципом конструкции в постмодернистской концепции художественного творчества, в рамках которой идеал оригинального авторского произведения сменяется идеалом конструкции как стереофонического коллажа явных и скрытых цитат, каждая из которых отсылает к различным и разнообразным сферам культурных смыслов, каждая из которых выражена в своем языке, требующем особой процедуры "узнавания", и каждая из которых может вступить с любой другой в отношения диалога или пародии, формируя внутри текста новые квазитексты и квазицитаты (в метафорике Делеза и Гваттари, "в глубине дерева, в дупле корня или в пазухе ветки может сформироваться новая Р. "). В рамках парадигмальной постмодернистской установки, обозначаемой как "смерть субъекта" ("смерть автора"), задается возможность формирования именно ризоморфных художественных сред (текстов): в отличие от "Автора", современный "скриптор" - отнюдь "не тот субъект, по отношению к которому его книга была бы предикатом", ибо он несет в себе не экзистенциальный потенциал аффектов, однозначно центрирующих текстовую семантику, "а только такой необъятный словарь, из которого он черпает свое письмо, не знающее остановки" (Барт). - Такое письмо принципиально ризоморфно и для него нет и не может быть естественного, правильного или единственно возможного не только способа, но и языка артикуляции: "все приходится распутывать, но расшифровывать нечего, структуру можно прослеживать, протягивать (как подтягивают спущенную петлю на чулке) во всех ее поворотах и на всех уровнях, однако невозможно достичь дна; пространство письма дано нам для пробега, а не для прорыва; письмо постоянно порождает смысл, но он тут же и улетучивается, происходит систематическое высвобождение смысла" (Барт). Так. обр. , значимый аспект бытия Р. фиксируется в принципе "нон-селекции" (Делез и Гваттари), регулятивном по отношению к организации текста (как в процессе его создания, так и в процессе его восприятия (ср. с принципом "рав-нозакония" у Дерриды и принципом "преднамеренного повествовательного хаоса" у Д. В. Фоккема). Для фиксации этого феномена Барт вводит понятие "бесовской текстуры": "текст. . . в противоположность произведению, мог бы избрать своим девизом слова одержимого бесами (Евангелие от Марка, 5, 9): "Легион имя мне, потому что нас много". Текст противостоит произведению своей множественной, бесовской текстурой, что способно повлечь зо собой глубокие перемены в чтении". Произвольно задавая Р. ту или иную конфигурацию, "читатель не столько овладевает текстом, сколько создает его", налагая "на него определенную схему смысла" (Дж. Х. Миллер). Если структура понимается Делезом и Гваттари как "калька", которая "воспроизводит только саму себя, когда собирается воссоздать нечто иное", то Р. сопоставляется с "картой", которую можно и нужно читать: "речь идет о модели, которая продолжает формироваться", "карта открыта, она объединяет все свои измерения, она подвижна, переворачиваема, восприимчива к изменениям. Любой индивид, группа, социальная формация может разорвать ее, перевернуть, собрать любым образом, подготовить к работе. Можно нарисовать ее на стене, отнестись к ней как к произведению искусства, сделать из нее политическую акцию или материал для размышлений. Это. . . одно из наиболее отличительных свойств Р. - иметь всегда множество выходов" (ср. с "дисперсностью доминантных ходов" у Ф. Джеймисо-на, "садом расходящихся тропок" у Борхеса, сетевым "лабиринтом" у Эко с их бесконечным числом входов, выходов, тупиков и коридоров, каждый из которых может пересечься с любым другим, - семиотическая модель мира и мира культуры, воплощенная в образе библиотеки-лабиринта в "Имени розы" или "космической библиотеки" у В. Лейча). В силу этого Р. , в отличие от структуры, не боится разрыва, но - напротив - конституируется в нем как в перманентном изменении своей конфигурации и, следовательно, семантики: "Р, может быть разорвана, изломана в каком-нибудь месте, перестроиться на другую линию. . . Линии ускользания - это часть Р. Эти линии постоянно переходят друг в друга. . . Совершая разрыв, мы прокладываем линию ускользания" (Делез и Гваттари). Аналогично - Д'аном была выделена специфика постмодернистского коллажа как "потока симуль-танностей" - в отличие от структурной композиционности коллажа в модернизме (см. Дадаизм). В этом плане включение Делезом и Гваттари трансформированного текста книги "Ризома" в качестве главы во второй том "Капитализма и шизофрении" придало ей новое звучание в контексте шизоа-нализа: в отличие от ориентированного на осевые структуры психоанализа, калькирующего спонтанность бессознательного, подгоняя его под дискурс своего кода (и фигура Фрейда здесь изоморфна фигуре Генерала), - шизоанализ не калькирует, но задает своего рода ризоморфную карту симультанности бессознательного, которая "не воспроизводит бессознательное, замкнутое в самом себе, она его конструирует" (см. Шизоанализ). Креативной континуальности и принципиальной незавершенности Р. соответствует и феномен "гено-текста", выделенный Кристевой: если "фено-текст - это структура (способная к порождению в смысле генеративной грамматики), подчиняющаяся правилам коммуникации, она предполагает субъекта акта высказывания и адресат", то "гено-текст - это процесс, протекающий сквозь зоны относительных и временных ограничений; он состоит в прохождении, не блокированном двумя полюсами, однозначной информации между двумя целостными субъектами". Изоморфна Р. и предложенная И. Хассаном фигура "пастиш" (ит. pasticcio - стилизованная опера-попурри) как языковой прием, в рамках которого свободная семантическая конфигурация цитат задает бесконечность возможных вариаций понимания, организуя пространство текста в качестве взаимодействия множества "текстуальных миров", реализующих себя каждый в своих языке и стилистике. В этом плане Р. конечна, но безгранична; "Р. не начинается и не завершается", и у нее "достаточно сил, чтобы надломать и искоренить слово "быть" (Делез и Гваттари), открывая возможность и свободу бесконечной плюральности своего гипотетического внеонтологи-зирующего "означивания" (см. Онтология). Таким образом, понятие "Р. ", интегрально схватывая когерентно сформулированные в философии постмодерна различными авторами представления о нелинейном и программно аструктурном способе вербальной организации, становится фактически базовым для постмодерна понятием, обретая статус фундаментального основания имманентной полисемантичности децентрированного текста. М. А. Можейко