Среди многочисленных трудов, изучающих смеховые явления, хочется выделить исследовательскую работу выдающегося советского филолога Владимира Проппа, поскольку он рассматривает смех и как физиологический процесс, и как аспект нравственности, с которой так тесно связана культурная деятельность человека. 

Произведение Проппа «Проблемы комизма и смеха» начинается очень емкой цитатой: «Самая полная и наиболее интересная попытка перечисления видов смеха сделана не философами и не психологами, а теоретиком и историком советской кинокомедии Р. Юреневым, который пишет так: "Смех может быть радостный и грустный, добрый и гневный, умный и глупый, гордый и задушевный, снисходительный и заискивающий, презрительный и испуганный, оскорбительный и ободряющий, наглый и робкий, дружественный и враждебный, иронический и простосердечный, саркастический и наивный, ласковый и грубый, многозначительный и беспричинный, торжествующий и оправдательный, бесстыдный и смущенный. Можно еще и увеличить этот перечень: веселый, печальный, нервный, истерический, издевательский, физиологический, животный. Может быть даже унылый смех!"». Кажется, список достаточный? Но Пропп добавляет очень важное направление: смех насмешливый, осмеивающий, издевающийся... 

Перечень неполный, но в нем видно, что весь спектр человеческой души — от дьявольского зла до святейшего добра — может быть выражен посредством смеха. Выходит, что сам по себе смех не хорош и не плох — как и слезы. Святые отцы объясняют, что слова Господа «блаженны плачущие» относятся к тем, кто изливает слезы раскаяния, сопереживания. Но слезы, проливаемые из-за ревности, обиды, уныния, невозможности отомстить, блаженными быть не могут. Точно так же и смеховая реакция окрашивается состоянием нашей души и от этого может стать как блаженной, так и губительной для нас. 

В итоге своих исследований Пропп делает вывод, что смеховая реакция, вызванная и «низким комизмом» площадных увеселений пьяной толпы, и высоким штилем сатирических литературных шедевров, и злой смех, и добрый смех — все они берут начало от одного истока, порождены одним и тем же механизмом, вследствие которого человека начинает сотрясать хохот. 

Базовая причина, вызывающая смеховой рефлекс, — это узнавание неправильности, смещения, парадокса, искажения, непристойности, подмены, перевертыша. 

Вот простейшие примеры для иллюстрации пропповской формулы: «В рукава просунул руки — оказалось, это брюки». Смех вызывает эта ошибка, связанная со схожестью рукава с брючиной. Еще пример: «Воробышек прискакал и коровой замычал: Му-у-у!». С самого детства мы привыкаем: чуть где что-то перепутано, искажено — и «будто лампочки, включаются улыбки». 

А вот медвежонок в цирке, одетый, как человек: в кепке, штанах да еще и с гармошкой. Нам смешно, потому что это пародия на человека, карикатурное подражание. Встретим подобного медведя в тайге, с ног до головы голого, в чем мать родила, — и будут нам хихоньки-хахоньки... 

По этой же причине никто не смеется, когда человек в костюме идет по столичному тротуару. Ну идет себе и идет, ровно идет, не шатается, не прыгает на одной ноге. Правильно идет. Но если бедняге случилось споткнуться и, нелепо размахивая руками, шмякнуться на мягкое место с совершенно мультяшным выражением лица, большинство из нас инстинктивно хихикнет. Потому что любое человеческое падение — это неправильность! 

***

Механизм определения неправильного встроен в наши головы, как датчик, и реакция смехом на отклонение от нормы так же естественна и неподконтрольна, как реакция слезами на 

Базовая причина, вызывающая смеховой рефлекс, — это узнавание неправильности

внезапную резкую боль.

Вот вы слышали хоть один анекдот о счастливой, благополучной семье? И я тоже нет. Но сколько анекдотов об изменах, о несчастных, разбитых семьях! Существование анекдотов об изменах — это доказательство того, что в мироздании есть незыблемые закономерности. Безумная вспышка смеха, сопровождающая даже пошлые анекдоты, доказывает, что норма есть! Независимое знание, присутствие в нас «неписаных законов» заставляет автоматически сравнивать с ними любой объект, любое явление. Смех — как первичный диагноз миру: отклонения от нормы имеются! 

Иногда человечество пытается «переписать закон», подменить нормы, например, ввести постулат о том, что супружеские узы — это формальность, и поднимает знамя «свободной любви». Но нравственные модусы не так просто из человека вытравить. Среднестатистического индивида можно, конечно же, инвазировать мыслями о нормальности однополых браков. Но и он не сможет удержаться, чтобы, услышав анекдот о том, как женятся Вася и Петя, не прыснуть смехом, обличающим всякое искажение. А дальше — по Юреневу — каким именно смехом: злорадным или соболезнующим, осуждающим или похабным, грустным или придурковатым, и так далее. Смех, как фонтан, выносит наше внутреннее содержание на свет Божий и может продемонстрировать как золотой песок духовных приисков, так и грязь Авгиевых стойл. Кто во что вляпался, так сказать. 

***

А вот еще другой род анекдотов: «Эти двое поспорили, кто больше высунется из окна скоростного поезда. Выиграл тот, кто лежит в правом гробу».

Существование черного юмора, который запускает в зону смеховой культуры трагические вещи, такие как смерть, ранения, увечья, весьма возможно, является доказательством того, что и смертность наша, и всякая другая уязвимость плоти — это свойства, изначально неестественные для сотворенного Богом человека. На подсознательном уровне мы это понимаем. И поэтому когда смерть не касается нас лично и мы способны абстрагироваться от боли утраты и страха небытия, тогда мы смеемся над смертью просто как над неправильностью. 

***

Выходит, смех доказывает, что истина есть и отклонение от нее ненормально. Теперь понятнее, почему в Евангелии нет эпизодов, где бы Иисус Христос хохотал. Тот, Кто Сам является Истиной и Любовью, на отпадение от истины и любви, на грехопадение, ведущее к гибели, наверное, будет реагировать как-то иначе, по другим психофизическим законам. Сочетание двух природ в Иисусе Христе, человеческой и Божественной, определило Его особую власть и над неизбежностью смерти, и над неизбежностью смеха...

Господь не хохочет над грешником, но использует против греха лезвие иронии. Вот он изобличает показную тщательность в соблюдении внешних ритуалов, соединенную с потворством грехам против воли Божией: «Вожди слепые, оцеживающие комара, а верблюда поглощающие!» (Мф 23:24). 

Вот трагическая ирония Христа о нашем человеческом желании все разрешать самим, мимо Божией воли, ведь мы лучше знаем, как надо: «Кто из вас, заботясь, может прибавить себе роста хотя на один локоть? Итак, если и малейшего сделать не можете, что заботитесь о прочем?» (Лк 12:25—26). 

А вот эпизод, когда лукавые люди, желающие подловить Христа на слове, спрашивают: «Позволительно ли давать подать кесарю или нет?» Христос просит принести ему динарий, уточняет, чье там изображение и надпись. Они сказали Ему: кесаревы. Иисус сказал им в ответ: «Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу» (Мк 12:16—17). Ироничная и отрезвляющая пощечина всей истории человечества: бряцающие динарии — дань князьям мира сего, исполнение духовных заповедей — нетленная дань Богу. 

***

В православной эссеистике есть множество замечательных пассажей, доказывающих, что Иисус Христос не осуждал добрый смех, не запрещал веселье. Конечно, трудно представить Его на свадьбе в Кане Галилейской веселящимся, как обычный гость. Но, как говорят богословы, тем более невозможно представить Христа насупленного, с осуждением взирающего на хохочущих молодоженов. Уж

Весь спектр человеческой души может быть выражен посредством смеха

такой бы ни за что не обратил воду в вино, когда оно кончилось в самый разгар веселья.

И чем глубже погружается, напитывается евангельским духом сердце человеческое, тем меньше сопровождаются гаденьким смешком сюжетишки типа «муж пришел домой, а там жена с любовником»... Ну, жалко дуру до слез, и мужик тоже хорош... 

Святые над чужими грехами не смеялись. В какой-то момент и у всякого христианина греховная неправильность может вызвать уже не смех, а целительную серьезность — потому что путаница и пошлость имеют тенденцию пускать корни и править балом. 

Но пока мы не святые, обличающая искажения смеховая реакция остается для нас важным способом возрастания над собой. Потому что смеховой инстинкт — это прежде всего подсказка: стоп, здесь что-то не так. Потому что смех может помочь расстаться с собою неправильным. Потому что смех может помочь преодолеть боль неудачи. Потому что смех может помочь пробить панцирь гордыни — и тогда лучики сердца осветят глаза в улыбке над самим собой.

Оказывается, что смеховые истерики даже от кашля помогают! Когда мои племянники заболевают бронхитом, моя сестрица лечит их... смехом. Она читает им веселые рассказы, стараясь вызвать у них приступы неудержимого хохота. Если нужно, дощекочет — и тогда заливистый детский смех переходит в глубинный кашель, который хорошенько очищает легкие от слизи. 

Возможно, когда изобличаешь свои собственные неправильности, глупости, недостатки, смех помогает очиститься от слизи душевной. Важность, слащавость, нетерпимость, спесь, показушность, рвение не по уму и выпендреж — это слизь, которая часто вредит здоровому дыханию православного христианина. Правильно это? Да нет. Поэтому на прощанье посмеемся над собой — вспомним рефлексивный, а значит, очень православный анекдот. 

«Закончив службу, священник объявил: "В следующее воскресенье я буду беседовать с вами на тему лжи. Чтобы вам было легче понять, о чем пойдет речь, прочитайте дома семнадцатую главу Евангелия от Марка". В следующее воскресенье священник перед началом своей проповеди объявил: "Прошу тех, кто прочитал семнадцатую главу, поднять руки". Почти все присутствовавшие подняли руки. "Вот именно с вами я и хотел поговорить о лжи, — сказал священник. — У Марка нет семнадцатой главы"».