ГАЗЕТА "СПАС"   <Все> Январь Февраль Март Апрель Май Июнь Июль Август Сентябрь Октябрь Ноябрь Декабрь   2004 2005 2006 2007 2008 2009 2010 2011 2012 2013 2014 2015 2016 2017 2018 2019 2020     №3 (120) март

МОЙ ПУТЬ К БОГУ 

Странная и все же близкая

Митрополит Диоклийский Каллист (Уэр) — один из виднейших архиереев Православной Церкви в Западной Европе. Он родился в 1934 году в Англии в состоятельной англиканской семье, и Православие было его сознательным выбором. Мы публикуем фрагменты из статьи митрополита Каллиста, в которой он рассказывает о своем пути в Православную Церковь.

Три упомянутые черты　— Предание, мученичество и　безмолвие　— вполне убедили меня в　истинности Православия. Однако слова, услышанные на　летнем съезде Содружества святого Албания и　преподобного Сергия в　августе 1956　года, пробудили во　мне непреодолимое желание не　только созерцать Православие извне, но　и　войти вовнутрь. Когда отца Льва (Жилле) попросили определить, что такое Православие, он　ответил: «Православный　— это тот, кто принимает апостольское Предание и　находится в　общении с　епископами, поставленными учить Преданию».

Вторая часть этого определения оказалась для меня особенно важной. Я　внезапно осознал, что Православие не　может быть делом личной веры; оно предполагает внешнее и　видимое общение в　таинствах с　епископами. И　передо мной со　всей неумолимостью вставал вопрос: если Православие　— это общение, могу　ли я　быть подлинно православным, пока остаюсь англиканином? Простые слова отца Льва не　произвели особого впечатления на　участников съезда, но　в　моей жизни они знаменовали подлинный поворот. С　тех пор я　не　переставал думать о　том, что Православие неотделимо от　евхаристического общения.

Несколько месяцев спустя я　прочитал в　рукописи статью американского грека отца Иоанна Романидиса об　экклезиологии святого Игнатия Антиохийского. Я　словно воочию увидел нарисованную святым Игнатием картину Церкви: престол, на　нем хлеб и　вино; вокруг престола　— епископ с　пресвитерами, диаконами и　весь святой народ Божий, объединенный в　священном действе Евхаристии. «Старайтесь иметь одну Евхаристию,　— увещевает святой Игнатий. —　Ибо одна плоть Господа нашего Иисуса Христа и　одна чаша в　единение Крови Его, один жертвенник, как и　один епископ...» Это поразительный ход　— нарочитое повторение слова «один»: «одна плоть... одна чаша... один жертвенник... один епископ». Таково Игнатиево понимание Церкви и　ее　единства: Церковь поместна, это собрание всех верных в　одном месте; Церковь евхаристична, а　значит, все верные собираются вокруг одного жертвенника, чтобы разделить один хлеб и　единую чашу; наконец, Церковь иерархична, это не　любая евхаристическая общность, но　лишь　та, которая признает главенство одного местного архиерея.

Церковь　— прежде всего евхаристический организм, который становится самим собой в　совершении таинства вечери Господней доколе　Он приидет (1　Кор.　11, 26). Как только я　осознал эту неразрывную связь между церковным единством и　общением в　таинствах, все стало на　свои места.

Но　где　же мое место, если по-прежнему, будучи человеком «внешним», я　не　могу участвовать в　таинствах Православной Церкви? В　Пасху 1957 года я　впервые побывал на　православной пасхальной заутрене. Я　собирался причаститься утром в　англиканской церкви (в　тот год Пасха по　православному и　западному календарю совпадала), но　после православной праздничной службы мне стало ясно, что это невозможно. Я　уже встретил Христово Воскресение с　Православной Церковью, встретил в полноте радости, неповторимо. Приобщиться после этого Святых Таин в　другом месте означало для меня погрешить против истины, сфальшивить.

После той ночи я　уже больше не　причащался в　Англиканской Церкви. Проведя несколько месяцев без Причастия, в　сентябре 1957 года я　поговорил с　Мадлен, женой Владимира Лосского. Она объяснила мне, насколько опасно пребывать на　ничейной земле. «Так больше не　может продолжаться,　— убеждала она. —　Евхаристия　— наша таинственная пища: без нее вы　погибнете».

Через несколько дней ее　слова получили неожиданное подтверждение. Со　мной произошло нечто странное, чего я　до　сих пор до　конца понять не　могу. Я　пошел в　храм в　Версале, где тогда служил архиепископ Иоанн (Максимович), ныне причисленный к　святым. Он　имел обыкновение служить ежедневно, и, поскольку это был будний день, на　литургии присутствовали всего

После литургии был молебен святому дня; по　окончании молебна владыка помазывал присутствующих елеем из　лампады перед иконой святого. Я　оставался на　своем месте, не　зная, могу　ли, будучи неправославным, подойти к　помазанию. Но　в　этот раз он　проявил настойчивость и　властным жестом подозвал меня. Я　подошел, принял помазание и　тут　же вышел, не　решившись остаться, чтобы поговорить с　ним (впоследствии мы　не　раз встречались и　беседовали).

Я　очень удивился столь странному поведению святого Иоанна во　время причащения. Мне было известно, что практика Русской Зарубежной Церкви требует обязательной исповеди перед Причастием. Несомненно, владыка должен был знать всех, кто приступает к　чаше. Да　и　в　любом случае причастник, по　крайней мере, в　Русской Церкви　— не　мог прийти на　службу так поздно. Но　владыка обладал даром читать в　сердцах. Не　намекал　ли он, что я　стою на　пороге православия и　больше не　следует откладывать вход?

Как　бы ни　было на　самом деле, но　случившееся в　Версале укрепило мою решимость. Если православие есть единственная истинная Церковь и　если Церковь есть общение в　таинствах, значит, прежде всего я　должен приступить к　таинствам.

Но　оставалось еще одно сомнение. Если Православие в　самом деле　— единственная истинная Христова Церковь на　земле, то　почему, спрашивал я　себя, православная община на　Западе кажется этнически и　национально ограниченной? Почему она так мало заинтересована в　миссионерском свидетельстве, раздроблена на　«юрисдикции», к　тому　же нередко враждующие между собой?

Мне казалось, что между православным вероучительными положениями и　практикой церковной жизни пролегает непреодолимая пропасть. Если православные действительно верят, что они составляют единственную истинную Церковь, то　почему они полагают столько препятствий на　пути потенциальных новообращенных? В　каком смысле Православная Церковь «одна», если в　Северной Америке, например, существует, по　меньшей мере, девятнадцать различных православных «юрисдикций», а　в　одном только Нью-Йорке насчитывается не　менее тринадцати епископов? Некоторые из　моих англиканских друзей говорили, что Православная Церковь «едина» не　более, а　в　некоторых отношениях даже менее, чем Англиканская, так что я　меняю шило на　мыло.

Но　всматриваясь вглубь, за　всеми немощами можно было увидеть также «истинную Церковь в　ее　исторической реальности». Этническая узость и　нетерпимость православия, пусть даже столь глубоко укорененные в　нем, все равно не　определяют сущности Церкви; это искажение, подмена ее　подлинной природы (хотя в　православном патриотизме есть, конечно, немало достойного). Что　же касается множества православных юрисдикций на　Западе, на　то　были особые исторические причины, и　наиболее проницательные православные мыслители всегда видели в　этом многообразии временное, преходящее, хотя и　«промыслительное устроение». Кроме того, существует очевидная разница между разделениями в　Англиканской Церкви и　внутри православия. Англикане по　большей части едины во　внешней организации, но　принципиально отличаются друг от　друга вероучением и　богослужебными практиками. Православные　же, напротив, принадлежа к　разным юрисдикциям, непреложно едины в　богослужении и　вере. Невзирая на　внешние и　видимые недостатки православия, я　верил в　«невидимое» (2　Кор.　4, 18)　— в　его принципиальное единство и　целостность вероучительного, литургического и　духовного Предания.

Чтобы войти в　дом Православия, нужно было постучаться в　какие-то двери. Но　какую из　«юрисдикций» выбрать?

...При огромной любви к　русской духовности　я, тем не　менее, все острее осознавал, что наилучшее для меня　— присоединиться к　греческой епархии Константинопольского Патриархата

В　пятницу Светлой Седмицы 1958　года, в　праздник иконы «Живоносный Источник», владыка Иаков миропомазал меня в　греческом кафедральном соборе святой Софии в　Лондоне. Наконец-то я　вернулся домой.

Отец Лазарь предупреждал, что в　Православной Церкви «трудно найти великодушие, героизм или действительную святость». Теперь, после более чем сорокалетнего пребывания в　ней, я　могу сказать, что он　был слишком критичен. Несомненно, мне везло гораздо больше, чем я　того заслуживаю, но　почти везде я　находил в　Православной Церкви искреннюю дружбу и　сострадательную любовь, а　кроме того, мне посчастливилось встречать живых святых. Все грозные предупреждения об　отрыве в　случае перехода в　православие от　родного народа и　культуры оказались напрасными. Я　убежден, что во　вселенском православии я　стал не　менее, но　даже более англичанином, ибо заново открыл древние истоки своей культуры, чья христианская история начинается задолго до　разделения Церквей. Вспоминаю, как вскоре после моего перехода я　беседовал с　двумя греками. «Как　же, наверное, тебе тяжело расставаться с　Церковью твоих отцов»,　— заметил один из　них. На　что другой возразил: «Но　ты　не　покинул Церковь отцов, наоборот, ты　вернулся в　нее». Он　был прав.

Сегодня все яснее вижу исключительно таинственный и　вместе с　тем парадоксальный характер православия. Сущность этого парадокса в　XX веке вернее всего определил отец Лев (Жилле), выходец из　западного мира, избравший для себя трудный путь православия: «О　странная Православная Церковь, столь бедная и　столь слабая... чудом прошедшая сквозь все множество превратностей и　тягот; Церковь противоположностей, столь традиционная и　в　то　же время такая свободная, столь архаичная　и, однако, живая, столь обрядовая и　вместе с　тем так глубоко личностно-мистическая; Церковь, где так бережно хранится бесценная евангельская жемчужина, хотя и　нередко под слоем пыли... Церковь, о　которой так часто говорили, что она не　способна к　действию, и　которая, тем не　мене, как никакая другая, умеет воспевать пасхальную радость!»

Митрополит Диоклийский Каллист (Уэр)