 |
|
ГАЗЕТА "СПАС" |
|
| |
|
|
№11 (8) ноябрь |
|
|
ГАРРИ ПОТТЕР: ПОПЫТКА НЕ ИСПУГАТЬСЯ
Недобрым глазом я читал книги про Гарри Поттера. Ведь это книжка про мальчика, который учится в волшебной школе, и преподают ему колдуны.
 Подозрение
Я был готов разглядеть в них "глубины сатанинские", полускрытые антихристианские выпады, пропаганду безнравственности… И я вздрогнул, когда в первом же томе нашел упоминание о некоем волшебнике - "мистере Николасе Фламеле, в прошлом году отметившем свой шестьсот шестьдесят пятый день рождения". Ну, - подумал я, - до сатанинского числа не хватает лишь единички. И вот, наверно, в следующем томе, который опишет жизнь Гарри год спустя, и появится на сцене этот самый Фламель, прежде лишь упоминаемый другими персонажами… Но сюжет повернулся совсем иначе. Так долго Фламель жил потому, что смог изобрести "философский камень", дарующий людям бессмертие. Но, увидев, что и злые силы стремятся завладеть его открытием - он сам уничтожил свое создание. И обрек себя на скорую смерть. Так и не дожив до того возраста, который мог бы быть обозначен апокалиптическим числом. Так что подозрение в том, что тут начал разворачиваться сатанинский сюжет, отпало.
Что это за книжка?
В итоге осталось одно разномыслие: автору - Дж. Ролинг - мир волшебства нравится, мне - нет. Казалось бы, этого достаточно, чтобы сделать вывод: мир магии плох, и, значит, книжку - в костер. Но: Что это за книжка? Учебник ли это по магии? Да нет - сказка. А сказке вроде бы даже положено быть волшебной. И, выходит, что этим книгам нельзя предъявить никакого "благочестивого" обвинения, которое при этом оказалось бы конкретно-адресным: поражающим только книги Ролинг и не опустошающим вообще все детские библиотеки. Грех, как известно, по гречески буквально означает "промах" (amartia). Когда-то такая промашка вышла у совет-ских диссидентов (по слову Виктора Аксючица - "мы целились в коммунизм, а попали в Россию"). Вот как бы и тут не промахнутся: целились в "сатанизм", а попали в детей:
Если по "благочестивым" мотивам спрятать от детей Гарри Поттера - то ровно по таким же основаниям придется спрятать от них "Илиаду" Гомера и "Гамлета" Шекспира, "Вечера на хуторе близ Диканьки" Гоголя и "Сказку о золотой рыбке" Пушкина, "Щелкунчик" Чайковского и "Хроники Нарнии" Льюиса, сказки Андерсена и "Слово о полку Игореве" анонимного древнерусского монаха: Все книги, в которых кто-то из добрых персонажей молится языческим богам, берет в руки волшебную палочку, переживает волшебные превращения (в волка, лягушку, коня), подвергается действию злых заклятий и защищается от них с помощью оберегов или добрых волшебств. И с чем останутся дети? В такой стерильной атмосфере останется ли с ними их детство и детскость? И когда они узнают о том, кто и почему лишил их детства - останутся ли они сами в Церкви?
Насколько легко разгромить даже Андерсена - продемонстрировал один участник моего интернет-форума: "Шёл солдат - раз-два! раз-два! Увидел старушку, попросила та за огнивом в дупло слазить, посулила денег. Слазил, деньги взял, огниво взял, но бабке не дал, а саму прибил - просто так, потому что он бравый солдат - раз-два! раз-два! - а она - дурная бабка. Потом бесовским огнивом украл принцессу, той же бесовской силой прибил законного монарха и сам сел на трон. Вот молодец солдат! Раз-два. И все ведь читали в детстве. И что? Теперь подсознание требует прибить старушку, раз-два!? Не верю я в пагубное действие на детей игровых детских книг, особенно когда игровой момент как раз и показан, как у Роулинг, довольно нравственно".
Аскетический максимализм
Разгромить легко. Достаточно любой детской книжке и игре задать вопрос: "А одобрил бы это преподобный Иосиф Волоцкий?". Ну, конечно, не одобрил бы.
Прежде всего потому, что церковная средневековая книжность была всецело моралистична, назидательна, она всегда проповедовала идеал и требовала ему соответствовать.
Как ни странно, именно к этому - к аскетическому максимализму в свое время подталкивал христиан император Юлиан Отступник (правда, государственно-насильническими мерами, а не проповедью или примером). Ссылаясь на евангельские заповеди, осуждающие сутяжничество, он, например, издал законы, запрещающие христианам обращаться в суды. Ссылаясь на евангельский призыв к нестяжанию, Юлиан конфисковывал имущества христиан. Но тогда св. Григорий Богослов рассудительно возразил ему: "Ты, мудрейший и разумнейший из всех, ты, который принуждаешь христиан держаться на самой высоте добродетели, - как не рассудишь того, что в нашем законе иное предписывается, как необходимое, так что не соблюдающие того подвергаются опасности, - другое же требуется не необходимо, а предоставлено свободному произволению, так что соблюдающие оное получают честь и награду, а не соблюдающие не навлекают на себя никакой опасности? Конечно, если бы все могли быть наилучшими людьми, и достигнуть высочайшей степени добродетели, - это было бы всего превосходнее и совершеннее. Но поелику Божественное должно отличать от человеческого, и для одного - нет добра, которого бы оно не было причастно, а для другого - велико и то, если оно достигает средних степеней: то почему же ты хочешь предписывать законом то, что не всем свойственно, и считаешь достойными осуждения не соблюдающих сего? Как не всякий, не заслуживающий наказания, достоин уже и похвалы; так не всякий, не достойный похвалы, посему уже заслуживает и наказание" (Слово 4. Первое обличительное на царя Юлиана).
Запомним эти слова: Оказывается, для христианина дозволительное может не совпадать с "духоподъемным". И несовершенное может быть принято и разрешено. Значит - хотя бы "на полях" христианской культуры может быть и улыбка. И сказка.
Да, в сказках (и народных, и авторских) мало откровенно-евангельского. Но плохо ли это? Разве лучше будет, если Христос станет персонажем сказки? Лучше ли будет, если ребенок будет играть в пророков и апостолов? Не лучше ли сознательно разграничить мир сказочной фантазии и мир церковной веры? Не мудрее ли что-то оставить вне серьезного мира - чтобы хоть с чем-то можно было играть, шутить, притворяться, дурачиться?
Из истории Церкви
Знакомство с церковной историей (или, шире - с историей христианских стран) оставляет впечатление, что Церковь на словах стремилась соотнести с Евангелием все стороны человеческой и общественной жизни, но на деле она как бы молчаливо и с некоторой реалистической горечью признала, что "Царство Божие" на земле, в истории может быть лишь "горушным зерном". Торговым людям разрешалось продавать с прибылью; государевым людям - применять насилие, дипломатам - лукавство: Даже у палачей были духовные отцы (которые, очевидно, не ставили в вину то, что их духовные чада делали по "профессиональной необходимости"). И всем разрешалось веселиться. Нет, церковные проповедники обличали смех и смехотворство. И все же начальник, который на собрании объявляет бой опозданиям, но при этом не заводит "книгу прибытий и отбытий" сотрудников и реально не наказывает их за опоздания, по сути - разрешает опаздывать.
Вот и на Руси удивительным образом сочетались церковные проповеди, осуждающие смех и игру - и государственная (по крайней мере до XVI века) поддержка скоморохов. Даже в начале XVII века ряженых принимали в архиерейских домах. И лишь "боголюбцы" семнадцатого века принялись всерьез переиначивать народную и государственную жизнь на всецело церковных началах (так, на свадьбе царя Алексея Михайловича впервые не было скоморохов). И эта серьезность очень скоро кончилась срывом: "боголюбцы" стали лидерами раскола. Люди, которым запретили смеяться, вскоре начали себя сжигать:
И византийские дети читали волшебные сказки. И не только дома. Изучение языческих мифов пронизывало все школьное образование. "Император Феодосий, немилосердно преследующий повсюду язычество, не решается изгнать его из школы... Как только христианство проникло в зажиточные классы, оно столкнулось с системой воспитания, которая пользовалась всеобщим расположением. Оно не скрывало от себя, что это воспитание было ему враждебно, могло необыкновенно вредить его успехам и что даже в побежденных им душах оно поддерживало воспоминание и сожаление о старом культе. Христианство уверено, что воспитание продлило существование язычества и что в последних столкновениях грамматики и риторы были лучшими помощниками его врагу, чем жрецы. Церковь это знала, но ей было также известно, что у нее не хватит сил отдалить молодежь от школы, и она охотно перенесла зло, которому не могла помешать. Всего страннее, что после победы, сделавшись всесильной, она не искала возможности принять участие в воспитании, изменить его дух, ввести туда свои идеи и своих писателей и, таким образом, сделать его менее опасным для юношества. Она этого не сделала. Мы уже видели, что до последних дней язычество царило в школе, а Церкви, господствовавшей уже два века, не пришло на ум или у нее не было возможности создать христианское воспитание".*
Ну, не все святые и не всё свято
Церковная история учит реализму: ну, не все святые и не всё свято. Не всегда жизнь идет по правилам. Если эту пестроту (не в себе, не в своей душе, а в других) не терпеть, то легко стать инквизитором, сжигающим прежде всего свою душу, а затем уже и тела и книги других людей.
В общем - пока сказка не подменяет собою веру, а "игра" - серьезность "общего служения", Литургии, до той поры мир игры обычен (средневековье хорошо умело различать и порою примирять то, что предписано церковным каноном, а что - народно-государственным "обычаем"). Волшебная сказка - это обычай. Наличие нечисти и волшебства в сказке - тоже обычай. Бунт же против обычая есть что? - Модернизм. Что бы ни думали о себе сами христиане, протестующие против сказки про Гарри Поттера (себе они кажутся традиционалистами), на деле их позиция - позиция модернизма.
Совсем недавно радикал-модернисты - большевики - пробовали запретить сказки (слишком много сверхъестественного и чудесного). Но вовремя одумались. Сегодня православные неофиты пробуют лишить своих малышей сказок ("нечистая сила" и т.п.). И это тоже модерново и тоже неумно.
Поезд в школу волшебства уходит с платформы номер "Девять и три с четвертью". Таких платформ не бывает? Ну, значит, и поезд уходит в страну небывальщины, сказки и фантазии. И ломиться в эту страну с требованием, чтобы там все было столь же прозаично и чистенько, как на уроках правописания -значит вывесить на своей шее табличку: "Я -тупица. Детей мне не доверяйте. Иначе я их отучу фантазировать и смеяться".
Сказка, которая честно говорит о себе, что она - сказка, и должна быть судима по законам своего жанра. Вот когда Блават-ская и Рерихи говорят, что богиня Изида принесла пшеницу землянам с Венеры и на полном серьезе уверяют, что этот факт подтверждается исследованиями ботаников (которые, мол, не нашли на земле предков пшеничных злаков) - вот тут действительно налицо хулиганское смешение мифа и науки. И поделом madame Blavatsky (Е. П. Блаватская) представлена в книжке о Гарри Поттере как "Кассандра Ваблатски".
Миф умирает в сказке
Это закон религиоведения: миф умирает в сказке; сказка - это надгробный камень на могиле мифа. То, что когда-то было серьезно (жизненно, смертельно серьезно), становится сначала формальным, затем непонятным, потом странным, потом смешным, потом фантастическим и, наконец, сказочным.
Так "баба Яга" когда-то была богиней, отвечающей за переход от жизни к смерти (и к новой жизни). Но теперь миф обмелел. И стал просто сказкой.
Существо, прописанное в сказке - это существо, исключенное из реальной жизни и из реального культа. Ему не молятся и не приносят жертв. Ребенок, играющий в сказку, всегда помнит, что он именно играет, что это "понарошку". А уж тем более это помнят дети того возраста (от 11 лет и старше), на которых рассчитаны сказки Ролинг.
И еще важно помнить, что книга написана англичанкой. Так получилось, что в английской культуре сложились несколько иные отношения с фольклором, нежели в русской книжности. В русской литературе больше строгости. Все персонажи народных дохристианских верований были безо всяких исключений отнесены к миру демонов, сознательных и упорных Божьих врагов. Английская христианская книжность сочла возможным сделать здесь различения. Некие "духи природы" остались в каком-то своем, "автономном плавании". Эльфы и гномы присутствуют здесь в качестве "соседей по планете" - с теми же проблемами, что и люди, без претензий на власть над людьми и без требований поклонения себе со стороны людей. Им тоже не всегда ясно, что добро и что зло. Им тоже, как и людям бывает трудно всегда жить в добре, но, как и люди, они боятся беспримесного зла.
Блаженный Иероним Стридонский
Эта странная для русско-православного восприятия картина мира, как ни странно, имеет святоотеческую опору. В "Жизни Павла Пустынника", написанной блаж. Иеронимом Стридонским в 374 году, есть удивительное место. Св. Антоний Фиваидский, по вдохновению свыше, идет отыскивать этого Павла, еще раньше Антония сделавшегося отшельником в той же пустыне и являвшегося, таким образом, в некотором роде старшим по длительности благочестивого подвига. "Как только занялась заря, почтенный старец, поддерживая посохом свои слабые члены, решает идти в неведомый путь. И уже пылал сожигающим солнцем полдень,.. вдруг увидел он полулошадь и получеловека, существо, у поэтов называемое Гиппокентавром. Увидев его, он спасительным знаменем осенил чело свое. "Эй, ты, - сказал он, - в какой стороне обитает раб Божий?" Тот бурчал что-то варварское, скорее выворачивая слова, чем произнося их, и старался выразить ласковый привет щетинистым ртом. Потом протянутой правой рукой указал путь и, проносясь окрыленным бегом в открытых равнинах, скрылся из глаз удивленного отшельника. Не знаем, было ли это наваждение дьявола, чтобы устрашить его, или же пустыня, плодовитая на чудовищ, породила также и этого зверя. И так изумленный Антоний, рассуждая с собой о случившемся, шел дальше. Прошло немного времени, и вот он видит среди каменистого дола небольшого человека с крючковатым носом, с рогами на лбу, с парою козлиных ног. Увидев это, Антоний задержал шаг и, спросив, кто он такой, получил ответ: "Я - смертный, один из обитателей пустыни, которых язычество, руководясь многообразным заблуждением, чтит под именем Фавнов, Сатиров и Инкубов. Я исполняю поручение собратий моих. Мы просим тебя, чтобы ты помолился за нас нашему общему Господу, о котором мы знаем, что Он некогда приходил для спасения мира. По всей вселенной прошел слух о Нем". Когда он сказал это, престарелый путник изобильно оросил лицо слезами, которые исторгала радость из его сердца. Он радовался славе Христа и гибели Сатаны" (PL XXII col. 22-23).
Для меня это не свидетельство о реальном существовании кентавров и фавнов. Но это вполне аутентичное свидетельство о мировоззрении блаж. Иеронима. Это свидетельство того, что сей святой муж мог допустить существование (хотя бы на страницах христианской литературы) таких персонажей языческих мифов, которые, тем не менее, просят молиться о них Христу.
И еще это свидетельство о том, какие неожиданности могут происходить на пути воцерковления образованного человека. Иероним был образованнейшим человеком. Редчайшее в те времена явление: Иероним владел тремя языками - латынью (даже св. Григорий Богослов латыни не знал), греческим (блаж. Августин и преп. Ефрем Сирин не знали греческого) и еврейским (кроме св. Епифания Кипрского его из Отцов вообще никто не знал). Он дышал воздухом классической культуры, и греко-римских языческих авторов цитировал не реже, чем христианское Писание. Но то, что было естественно в Риме, оказалось странным в палестинской пустыне, где Иероним стал учиться монашеству. Он прилагал суровые усилия, чтобы понудить себя к согласию со всем, что говорили ему монахи. Обещал забыть прелестную красоту языческой риторики: И - не мог этого сделать. Порой ему надоедало смиренничать - и его ум восставал: "Святое невежество хорошо только для себя; и поскольку оно устрояет церковь святостью жизни, постольку же вредит ей тем, что не может сопротивляться нападающим на нее" (PL XXII col. 542); Но иногда Иероним все же всецело доверял "простецам", и тогда фольклор он принимал за церковную истину. Эта его доверчивость и оставила заметный - и интересующий нас - след в истории западной литературы, прописав в ней фавнов и кентавров по разряду "див", а не "бесов".
Западный фольклор
В поразительной повести Клиффорда Саймака "Братство талисмана" (поразительной потому, что она являет собой редчайший пример христианской проповеди в жанре фэнтэзи) на Земле воцаряется воинство сатаны. Оно уничтожило все древние списки Евангелия. Епископ с горечью оценивает положение: "Свет уходит, - говорил он, - уходит из всей Европы. Я чувствую, что мы погружаемся снова в древнюю тьму".
И вот Дункан (рыцарь-христианин) вступает в борьбу с силами Зла. С единственным древним евангельским манускриптом он пробирается по оккупированной стране: И ему в его странствиях помогают маг, гоблин, грифон: Гоблин так объясняет, почему он решил помочь христианину: " - Мы не можем любить вас. - Вы ненавидите нас, так почему же вы предлагаете нам помощь? - Потому что мы ненавидим разрушителей еще сильнее, чем вас. Что бы ни думало ваше глупое человечество, разрушители - не наш народ".
Таков же расклад сил в сказочных мирах Льюиса. В его "Мерзейшей мощи" перед лицом сатанинского зла к людям приходят неожиданные помощники: "Тогда еще жили на Земле нейтральные существа: - Нейтральные? - Конечно, разумное сознание или повинуется Богу, или нет. Но по отношению к нам, людям, они были нейтральны. Они как бы сортировали тех, кто вступал с ними в контакт. Не нарочно, они иначе просто не могли.".
Так и в фантастических мирах Толкиена.
Так и в волшебном мире, который создала Ролинг. Мы можем с ней не соглашаться, но просто нельзя возводить на человека напраслину: то, что может показаться неуместным, запредельным с точки зрения русской книжно-христианской традиции, совсем не является таковым в глазах автора, воспитанного в традициях английской культуры. Так что нет оснований предполагать, будто книга была написана с целью воспевания демонических существ и их чар.
Впрочем, и русские церковные люди не всегда ставили знак равенства между персонажами языческих мифов и библейским сатаной. В одном спектакле, представленном на суд святителя Филарета Московского (XIX в.), кудесник восклицает: "Слава, сатана!" Святой Филарет счел нужным устранить эту реплику - на том основании, что "чтители Перуна и Белбога не славят именно сатану ". Но это суждение св. Филарета было и непубличным и поздним (древнерусская культура к тому времени уже прошла свой цикл жизни), а вот слова блаж. Иеронима были произнесены в ту пору, когда каноны христианства только формировались - и потому оказали серьезное влияние на мир европейской культуры.
По материалам: www.kuraev.ru/garry.html
Продолжение следует...
Диакон Андрей КУРАЕВ
|
