 |
|
ГАЗЕТА "СПАС" |
|
| |
|
|
№10 (151) октябрь |
|
|
Возвращение к Честертону
«История, сводящая к экономике и политику, и этику, — и примитивна, и неверна. Она смешивает необходимые условия существования с жизнью, а это совсем разные вещи. Точно так же можно сказать, что, поскольку человек не способен передвигаться без ног, главное его дело — покупка чулок и башмаков. Еда и питье поддерживают людей, словно две ноги, но бессмысленно предполагать, что не было других мотивов во всей истории» (Г.К.Честертон. Вечный человек).
 Удивительный писатель
В нашей новой статье мы поговорим о замечательном английском писателе Гилберте Ките Честертоне, мудрость и тонкий юмор произведений которого на долгие годы стали эталоном не только британской, но и мировой христианской литературы и журналистики. Христианский апологет, классик мировой литературы, известный прежде всего по рассказам об отце Брауне; блестящий юморист, парадоксалист, полемист, журналист; автор нескольких сотен стихотворений, 200 рассказов, 4 000 эссе, ряда пьес, романов — он был прежде всего защитником очевидных вещей: жизнелюбия, радости, благодарности, красоты и здравого смысла. В молодости увидев, что современность ставит все это под сомнение, в то время как христианство — само средоточие этих идеалов, Честертон стал одним из самых выдающихся апологетов веры XX века. Его апология реализовалась в двух формах — художественной (это прежде всего детективный цикл об отце Брауне) и теоретической (трактаты «Вечный человек», «Ортодоксия» и др.), — и трудно сказать, какая из них более увлекательна: юмор, парадокс и легкость письма одинаково свойственны обеим, а остросюжетность первой и повороты мысли второй стоят друг друга. В наше столь неоднозначное время постмодерна, когда происходит утрата традиционных духовных идеалов, ценностей и жизненных ориентиров, слово мудрого английского писателя и мыслителя будет для нас особенно актуальным и востребованным.
Путь к мудрости, лежащий через парадокс
Гилберт Кит Честертон родился 29 мая 1874 года и умер 14 июня 1936 года. На момент упокоения писателю было всего шестьдесят два года, до глубокой старости он так и не дожил. В целом Честертон вряд ли мог похвастаться отменным здоровьем; вполне вероятно, что и пресловутая тучность писателя, и его рост были симптомами некоего эндокринного недомогания, однако ни сам писатель, ни его друзья, современники и почитатели не воспринимали его как человека болезненного, точнее, он никогда не давал им такого повода. По меткому выражению исследователя творчества писателя С.С. Аверинцева, «ни тени меланхолического обаяния, овевающего облик сраженного недугом гения, не ложится на его черты». Более того, сам Честертон скорее иронизировал над собой, нежели давал лишний повод для жалости по отношению к себе. Известна, например, история о том, что однажды писателя пригласили на упражнения кавалеристов в вольтижировке, но в качестве ответа на приглашение он с присущей ему самоиронией заметил, что «может быть пригоден на ипподроме разве что в роли препятствия, если его уложат на спину и коням придется перемахивать через его монументальное пузо».
Но помимо любви к хорошей шутке Честертон был страстным любителем спора. Причем спора пылкого, азартного, исступленного. Честертон нередко участвовал в дружеских публичных дебатах со своими современниками-писателями Бернардом Шоу, Гербертом Уэллсом, Бертраном Расселом, Кларенсом Дарроу. Казалось бы, увлечение не столь характерное для христианина, ведь так или иначе горячий спорщик практически обречен говорить с интонацией нажима, давления, подавления. Зачастую спор приобретал сатирические оттенки, чуждые темпераменту писателя. Однако он искренне верил, что та среда, в которой бушуют интеллектуальные страсти и парадоксы, есть среда самоочищающаяся, и борьба в таком случае — сражение бескровное и достойное, не порождающее конфликтов. «Я ненавижу ссору, потому что это помеха спору», — любил говорить Честертон.
По словам С.С. Аверинцева, всем сердцем писатель принадлежал классическому типу мальчишки, который играет в солдатики и защищает воображаемую крепость против всего мира. Жизнь и мировоззрение Честертона были порой настолько парадоксальны, что иногда было довольно сложно сориентироваться во всем многообразии его незаурядной личности: «В истории ему нравились одновременно и походы крестоносцев, и походы якобинцев — сочетание довольно странное, но для него характерное, потому что он был воинствующим католиком старого типа и столь же воинствующим приверженцем права бедных восставать против богатых; и еще важнее для него был самый принцип — хорошо, если человек настолько любит свою веру, что готов ради нее проливать кровь, прежде всего свою» (Аверинцев С.С. Гилберт Кит Честертон, или Неожиданность здравомыслия // Честертон Г.К. Писатель в газете: художественная публицистика. М., 1984).
Можно сказать, парадоксальность следовала за Честертоном с самого его рождения. Например, он, будущий христианский апологет и мастер интеллектуального диспута, очень поздно научился говорить. Сев за школьную парту, учебу он не полюбил, из всех предметов избирая лишь литературные упражнения. С трудом окончив школу, он также тяжело приступил к обучению в училище. Его отрочество и юность, по собственному замечанию Честертона, были сущим кошмаром. И если бы не поддержка отца, который поверил в поэтический талант своего сына и помог ему издать первые два сборника его стихов, его дальнейшая судьба как писателя могла бы так и не состояться.
Единственным источником света и радости в те годы писатель считал знакомство со своей единственной и любимой женой Франсис, которой он будет верен всю свою жизнь. Даже мать писателя была против их брака, указывая на то, что у ее сына нет ни приличного образования, ни достойной профессии, ни заработка. Поначалу молодая семья жила очень бедно, перебиваясь газетными заработками Честертона. Несмотря на это, с этих самых пор жизнь свою он считал очень радостной и изо всех сил старался открыть эту радость читателям. Писал он много, ощущал себя журналистом, хотя эссе собирал в книжки, а с 1904 года стал публиковать романы и рассказы. Он действительно был профессиональным газетчиком и журналистом, тонко чувствуя описываемые им события и людей.
Со временем положение семьи Честертонов улучшилось, и любящая Франсис решила позаботиться о внешнем виде Гилберта, на который он в силу своего увлеченного характера и тучной фигуры практически не обращал никакого внимания: на нем все торчало, все сидело криво, и она изобрела для него почти маскарадный костюм — широкий черный плащ и широкополую черную шляпу, которые стали его визитной карточкой для всех лондонцев и англичан.
Высоты и толщины Честертон был такой, что его прозвали человеком-горою, как лилипуты — Гулливера. У него было детское лицо, светлые детские глаза, пенсне всегда съезжало, он на все натыкался. Тяга к писательству у Честертона была настолько сильна, что он постоянно что-то писал и помечал в кофейнях, в кебе, на углу, стоя у стены. Лет десять он почти все время пребывал на улице газетчиков — лондонской Флит-стрит.
Но жизнь и работа журналиста неминуемо окунула Честертона в среду лжи, лицемерия и богоотрицающего самоуверенного цинизма, которым вообще характеризовался весь европейский мир, стоящий на пороге Первой мировой войны. Разуверившись в силе политики и социальных преобразований, молодой журналист уходит в литературу, ища в идеализме лирики противопоставление материализму британского истеблишмента. Именно этот путь в дальнейшем станет той основой, что приведет Честертона к вере.
Возвращение к христианству
Если рассматривать вопрос о вере Честертона подробно, то, наверное, здесь можно обратиться к одной интересной статье епископа Диоклийского Каллиста (Уэра) «Можно ли считать К.С. Льюиса анонимным православным?», в которой рассматривается отношение Льюиса к Православию и делается вывод о том, что «исходит он из западных предпосылок, но снова и снова приходит к православным выводам». Пожалуй, при должной эрудиции, знании биографии и литературного наследия подобную статью можно было бы написать и про Честертона, ведь многое в его трудах православному читателю будет поразительно близко и непротиворечиво. Однако, справедливости ради, надо будет сказать, что искреннему католику такая параллель решительно пришлась бы не по душе, поэтому остается любить Честертона таким, каким он был, ничего не прибавляя и не убавляя.
Честертон стал сознательным христианином в уже довольно зрелом возрасте — в 48 лет. Это обращение не свершилось в одночасье, потому как и душе и разуму писателя пришлось пройти через ряд искушений и препятствий. Во-первых, это испытание средой, которая была преимущественно антикатолической и в целом протестантской. Во-вторых, в юности и молодости Честертон благодаря своему увлечению творчеством ирландского поэта Уильяма Йейтса испытал нечто вроде искушения древним друидским язычеством кельтов. Конечно, писателя в первую очередь привлекала древнеирландская мистическая эстетика, нежели духовная практика, в которой он, прежде всего, видел путь метафизического сопротивления прогрессирующему материализму начала XX века. Однако Честертон не последовал за Йейтсом, отвергнув теософские увлечения поэта, и обратился к христианскому наследию, в котором обрел подлинную глубину и смысл своей жизни.
Это отрезвление от языческого мистицизма происходило в 1893 году, когда Честертон, тогда еще формальный англиканин из семьи агностиков, пишет «Наполеона Ноттингхилльского», а про Йейтса замечает: «В унылом краю модного материализма спокойно расхаживал Уилли Йейтс, лично знакомый с феями… Материалистов он сражал вчистую, кроя их отвлеченные теории очень конкретной мистикой». Согласитесь, довольно меткое выражение, применимое и к нашему времени, когда при общем фоне подавляющего материализма духовную пустоту подчас пытаются заменить неоязыческими и оккультными измышлениями.
Денис Михалев
Окончание следует
|
