 |
|
ГАЗЕТА "СПАС" |
|
| |
|
|
№11 (152) ноябрь |
|
|
Возвращение к Честертону
«История, сводящая к экономике и политику, и этику, — и примитивна, и неверна. Она смешивает необходимые условия существования с жизнью, а это совсем разные вещи. Точно так же можно сказать, что, поскольку человек не способен передвигаться без ног, главное его дело — покупка чулок и башмаков. Еда и питье поддерживают людей, словно две ноги, но бессмысленно предполагать, что не было других мотивов во всей истории» (Г.К. Честертон. Вечный человек).
(Окончание. Начало в № 10 (151) октябрь 2016 г.)
 Итак, став христианином-католиком в 1922 году (в 48 лет), Честертон пробыл им 14 лет — до самой своей смерти. Причем для писателя переход в более традиционное, нежели англиканство, католичество был шагом против течения. Шагом в сторону ортодоксии. Ведь легко уйти в протестанты, создать свою конфессию и объявить, что настоящих христиан в веках, прошедших между Христом и тобой, не было. Легко поддакивать антицерковным критикам в разговорах на тему, какие же все это были плохие христиане с их крестовыми походами и преследованиями еретиков. Труднее — честно войти в традицию и сказать: история Церкви — это моя история. Ее святость — моя святость. Но и ее исторические грехи — мои грехи, а не «их». Встать на сторону той Церкви, даже дальние подступы к которой перекрыты смысловыми заслонами предрассудков века сего, — это поступок, достойный уважения. Поступок тем более трудный, что в ту пору сама западная церковь еще не пробовала приподнять эти шлагбаумы своими нарочитыми покаянными декларациями в духе папы Иоанна Павла II и Второго Ватиканского собора.
При этом надо заметить, что Честертон обладал замечательным чувством вкуса: несмотря на его принадлежность к католической традиции, в его творчестве не отражаются специфически католические догматы. Ни одной строчки не написано им в пользу папской непогрешимости. Конечно, нет оснований сказать, будто Честертон не верил в этот новый ватиканский догмат. Но, будучи апологетом в первую очередь здравого смысла, он понимал, что в данный тезис можно верить, только совершив жертвоприношение разумом. Нет, такая жертва бывает необходима, ибо весьма нездраво считать, что весь мир устроен в полном согласии с моими представлениями о нем. Но к такой жертве Честертон призывает редко. И только ради Евангелия, а не ради Ватикана.
Мудрость отца Брауна
Любопытно, как апология здравого смысла у Честертона удивительно органично переплетается с искуснейшим парадоксом. И симбиоз таких отношений достигает высшей точки в серии детективов об отце Брауне, который, кстати говоря, имел реальный прототип в лице священника Джона О’Коннора, знакомого Честертона, сыгравшего важную роль в обращении писателя в католичество. В нем Честертона поражало неожиданное знакомство с самыми темными, греховными сторонами человеческой души и одновременно необыкновенная внутренняя чистота. В ответ на рассказы об отце Брауне отец О’Коннор позднее опубликовал посвященную своему духовному сыну книгу «Отец Браун о Честертоне».
Итак, в центре повествования рассказов Честертона — священник-детектив, маленький, тихий, неуклюжий, на первый взгляд, простодушный. Российский знаток и переводчик Честертона Наталья Леонидовна Трауберг отмечала, что своему любимому герою писатель дал не ловкость и прыгучесть, а в первую очередь неуклюжесть, как бы высвечивая его смирение на фоне самодовольного и циничного мира. И каждый раз, мастерски распутывая очередное преступление, священник прежде всего печется о преступивших закон. Иногда пастырь-детектив приводит преступника к полиции, иногда спасает от наказания. Ему не так важно, будет ли человек осужден по закону земному.
Самое главное событие для отца Брауна — это перемена души преступника, та самая христианская покаянная «метанойя», меняющая жизнь и, в конечном итоге, приводящая грешника ко спасению. И если есть малейшая, но зримая надежда на преодоление духовного «недуга», патер тут же за нее цепляется. Как, допустим, в «Летучих звездах», где на преступника обрушивается целая проповедь, причем снизу вверх: вор сидит на дереве, прижимая к груди украденное ожерелье, а в это время до него доносится горячая и лишенная «каменного» морализаторства речь отца Брауна, которая попадает прямо в «яблочко»: «У вас еще есть молодость, и честь, и юмор, но при вашей профессии надолго их недостанет. Можно держаться на одном уровне добра, но никому не удавалось удержаться на одном уровне зла. Этот путь ведет под гору… Я знаю, что у вас за спиной вольный лес, и он очень заманчив, Фламбо. Я знаю, что в одно мгновение вы можете исчезнуть там, как обезьяна. Но когда-нибудь вы станете старой седой обезьяной, Фламбо. Вы будете сидеть в вашем вольном лесу, и на душе у вас будет холод… и верхушки деревьев будут совсем голыми».
В конечном итоге проповедь мудрого патера дает свой духовный плод, и бывший преступник Фламбо становится другом и ближайшим помощником о. Брауна. Наверное, именно вот в этом и лежит подлинная суть и мудрость христианского делания, заключающаяся в преображении всего того, с кем и с чем ты соприкасаешься. А еще в этом литературном образе заключена великая мудрость непредвзятости. Возьмем только одно, самое признанное проявление этой стороны мудрости, заключающееся в том, что отец Браун, общаясь с преступником, исходит всегда не из мелких обстоятельств его поведения, а из сути человека, его нравственной основы и глубинных душевных мотивов. Отец Браун при этом словно нарочно идет против расхожей логики и психологии, противопоставляя им христианскую прозорливость, идущую из самого сердца.
Честертон-апологет
Как мы говорили выше, Честертон прославился не только художественными, но и публицистическими произведениями. Для православного христианина наиболее интересными будут две его фундаментальные апологетические работы — «Ортодоксия» и «Вечный человек».
«Ортодоксия» Честертона — одна из лучших когда-либо написанных апологий христианства, раскрывающих красоту и глубину традиции Церкви, Ее двухтысячелетнюю мудрость и духовное богатство. Здесь блестящее остроумие, здравый смысл и легкость письма Честертона доходят до подлинной гениальности. Этот трактат появился в ответ на обвинение Честертона в том, что в его книге-сборнике полемических статей «Еретики» есть много призывов обратиться к его философии, но собственно самой философии нет. «Ортодоксия» и есть «философия» Честертона. Это книга написана почти век назад, но она совершенно не утратила своей остроты и актуальности.
О характере своей «Ортодоксии» Честертон пишет следующее: «В этих очерках я хочу только обсудить тот несомненный факт, что христианское учение, выраженное в Апостольском Символе Веры, — лучший источник действенной радости и здоровой этики. <...> Слово "правоверие" означает здесь Символ Веры, как его понимал до недавнего времени каждый, кто считал себя христианином, и обычное, известное из истории поведение тех, кто его придерживался. Размер книги вынуждает ограничиться разговором о том, что я получил от этой веры, и не касаться вопроса, который так часто обсуждают, — откуда мы веру получили. Это не церковный трактат, а что-то вроде небрежной автобиографии».
Другой не менее интересный труд Честертона — «Вечный человек» — является блестящим трактатом, где писатель со свойственными ему юмором и мудростью пытается посмотреть на христианство как бы «извне», избавиться от привычных стереотипов, нависших над Церковью и верой. Первая часть посвящена феномену человека, истории и культуре, вторая — преображающему воздействию Благой Вести Спасителя на мир. Сам Честертон пишет о книге «Вечный человек»: «Я попытаюсь показать в этой книге, что если мы увидим Церковь извне, мы обнаружим, как она похожа на то, что говорят о ней изнутри. Когда мальчик отойдет далеко, он убедится, что великан очень велик. Когда мы увидим христианскую церковь под далеким небом, мы убедимся, что это — Церковь Христова. <…> Я утверждаю, что на дневном свету совершенно единственны, ни с чем не схожи животное, которое зовется человеком, и Человек, который зовется Христом. Поэтому я разделил книгу на две части — о людях, пока они были язычниками, и о том, как изменились они, когда стали христианами».
Эпилог
Жизнь Честертона, такая же сложная и порой парадоксальная, как и его творчество, во многом была непонятна его современнику. Писателя считали устаревшим, а воспеваемые им христианские ценности — отжившими свое, никак не идущими в ногу с прогрессивным, «научным» XX веком. Во многом Честертон это отношение к себе использовал как повод к смирению, а иногда и к юродству, чтобы противопоставить его напускному умничанью скептических циников современности. Наверное, поэтому те, кто его любил и уважал, видели в нем кого-то больше, чем писателя, отдавая должное его порой поистине пророческому таланту и духовной чуткости.
Напоследок заключительные, но не менее ценные штрихи к портрету великого писателя: свою жизнь Честертон описал в «Автобиографии» как исключительно счастливую. Если ему верить, у него были самые хорошие на свете родители, особенно отец; самые привлекательные друзья, которые только могут быть; а жена его Франсис — совершенство превыше всяких похвал. Его стихи о ней не просто влюбленные — чувственный пыл до конца отступает перед смиренным восхищением. Ибо благодарность — это самое сердце счастья, утверждает Честертон; вычтите из счастья благодарность, и что останется? — всего-навсего благоприятные обстоятельства, не более того. А всерьез поблагодарить — дело поистине серьезное, и кто знает людей, тот знает, что оно дается нелегко.
Последнее решение, таким образом, положено в руки самого человека: либо он сумеет простить — именно простить, а не просто проглотить обиду, — не забудет, разумеется, и сам попросить прощения; либо счастье будет разрушено вместе с благодарностью, и говорить тогда не о чем. А потому, если Честертон описывает свою жизнь как счастливую, мы, безусловно, куда больше узнаем о нем самом, чем о его жизни. И здесь, думаю, есть благоприятный повод многому поучиться у мудрого англичанина всем нам.
Денис Михалев
|
