 |
|
ГАЗЕТА "СПАС" |
|
| |
|
|
№9 (162) сентябрь |
|
|
Митрополит Антоний (Блум) СТРАДАНИЕ И СМЕРТЬ ДЕТЕЙ
(Продолжение. Начало в № 6 (159) июнь 2017 года)
 Когда ребенок родился, мы ожидаем, что родители молятся над ним. Мы крестим, миропомазуем и причащаем младенцев по той же причине, о которой я говорил выше: потому что Живой Бог может встретить Свое живое создание на той глубине, которая далеко за пределами всех способов человеческого общения. Когда ребенок болен, вне сознательной как бы досягаемости, все еще остается возможность молиться над этим ребенком, молиться о нем, держать его перед Богом и приобщать его таинствам Церкви.
Если бы родители и окружающие такого ребенка люди чаще это осознавали, если бы, вместо того чтобы стараться пробиться через непроходимую стену, они погружались в те глубины, где мы все встречаемся в Боге, то могла бы возникнуть ощутимая взаимосвязь, которая стала бы началом вечного взаимоотношения. Это же относится и к смерти. Бог не есть Бог мертвых. Он есть Бог живых. И если мы живем в Боге, мы живем в близости друг с другом.
Часто, когда из этой жизни уходит ребенок (это же относится и к смерти взрослого человека), родители переживают двойное горе. С одной стороны, умер ребенок. Нет больше физического присутствия, нет непосредственного физического общения. Но кроме того, мы странным образом воображаем, что ребенок, умерший младенцем, навсегда им и останется, что он останется вне сознательного контакта, потому что на земле он не развил того интеллекта, который позволяет общение, и тех эмоций, которые нас связывают. Но ведь это живая душа, живущая в Живом Боге и Его силой, и если бы только мы могли достичь глубин собственной души, собственного духа, мы могли бы бесстрашно нести уверенность, что ничто не может разлучить нас. Когда наступит полнота времен, мы встретимся не на уровне нашего психологического богатства или бедности, мы встретимся — дух с духом и душа с душой; это мы должны бы осознать уже теперь, на этой земле.
Наши взаимоотношения с теми, кто ушел из этой жизни, не в прошлом и не в будущем: они в настоящем — в том мгновении, которое является настоящим мигом и которое есть место встречи с Вечностью, то есть с Богом. Наши отношения с теми, кто ушел из этой жизни, строятся в настоящем, и они принадлежат именно категории вечности, а не времени. Да, действительно, нет физической встречи, физического прикосновения, но в любом случае — не таков уровень нашего взаимообщения. Даже в теперешнем нашем состоянии, когда между нами есть отношения, они не просто обусловлены взаимопониманием, обменом на уровне слов, языка, символов.
У нас есть взаимопонимание и отношения в той мере, в какой мы встречаемся в молчании, на глубине, душа с душой. В каком-то смысле подлинное общение начинается там, где все способы общения отстранены. Подлинное взаимопонимание находится за пределом слов. Когда страдает ребенок, мы актом веры должны принять его способность вырасти в более тесную близость с Богом, потому что он — живая душа и мы должны быть уверены, что то, что с ним происходит, не напрасно. Когда дети уходят из жизни, мы должны помнить, что Бог есть Бог живых.
При всем том нельзя недооценивать прикосновение, физический контакт. Почти все религиозные обряды осуществляются через контакт: возложение рук, благословение — столь многое совершается физически; и мы должны осознавать и воспринимать духовное качество нашего тела. Без тела мы не могли бы причащаться таинству Тела и Крови Христовых, не могли бы приобщиться к Богу. Через посредство тела и благодаря тому, что оно представляет, чем является, мы можем иметь это соединение со Христом и Богом.
В человеческих взаимоотношениях прикосновение играет колоссальную роль. Столько сострадания, любви, нежности можно передать прикосновением руки, не словами и речами, а положив руки на плечи человека… Это тем более относится к больным детям. Или, вернее, нет, не только к детям — потому что в тяжелой, серьезной болезни каждый вновь становится ребенком. Прикосновением может быть передано столь многое — таинственное, священное или просто человеческое (что тоже является священным и таинственным); и этому следует научить родителей больных детей: где бессильны слова, где нет как будто пути к общению, есть таинственный путь передачи непередаваемого, того, что невозможно выразить. Любовь, нежность, сострадание, но также веру и доверие — все это можно вложить в жесты и прикосновения, в то, как мы обращаемся с телом.
Нам приходится иметь дело не только с больным ребенком, но и с теми, кто в горе окружают его. Вместо того чтобы погрузиться в печаль, отдаться ее поглощающей и разрушительной власти, они верой должны познать, что участвуют в таинстве, в ситуации, где кончается человеческая сила и властно вступает Сила Божественная, созидая Царство, в котором каждый ребенок (а все мы — чьи-то дети) участвует так или иначе в тайне Господа Иисуса Христа, родившегося во временный мир, чтобы умереть и через Свою смерть открыть нам несокрушимую жизнь вечную.
|
