 |
|
ГАЗЕТА "СПАС" |
|
| |
|
|
№8 (185) август |
|
|
О вере, патриотизме и литературе
Недавно в Светлогорске прошел кинофестиваль «Балтийские дебюты». Председателем жюри, оценивающим российские фильмы, был Юрий Поляков — известный прозаик, драматург, сценарист, до 2017 года бывший главным редактором обновленной «Литературной газеты», тираж которой при нем вырос в 10 раз. Сейчас он является председателем редакционного совета «Литгазеты». Юрий Поляков — автор многих популярных и остросовременных произведений: «ЧП районного масштаба», «Сто дней до приказа», «Апофегей», «Демгородок», «Козленок в молоке», «Небо падших», «Замыслил я побег…», «Грибной царь», «Гипсовый трубач», публицистических книг «Лезгинка на Лобном месте», «По ту сторону вдохновения» и других. Его книги переведены на многие языки, его проза экранизирована, а на театральных подмостках идут его пьесы. Юрий Поляков — член попечительского совета Патриаршей литературной премии, входит в состав президиума Общества русской словесности.
 О «православно-советском» сознании
— Юрий Михайлович, наших читателей интересует, как вы пришли к вере в Бога.
— Я человек православный. Крещен во младенчестве. Мои бабушки были верующими. Но, как и большинство моих сверстников, я, естественно, попал в систему советского атеистического воспитания. Но православная этика и соответствующее мироотношение в семье сохранились, несмотря на то, что отец и мать были членами КПСС, а возможно, и благодаря этому. У меня довольно рано появилась Библия, мне бабушка отдала семейную реликвию — большую, дореволюционного издания Книгу в переплете из телячьей кожи.
Став постарше, я с интересом читал разные книги, выходившие в «Библиотеке атеиста» Политиздата. Из них можно было получать какую-то информацию о христианской вере, хотя и представленную в антирелигиозном ключе. С началом перестройки, когда уже настоящая христианская литература стала переиздаваться, круг чтения расширился.
Воцерковление у меня заняло лет двадцать, хотя полноценным я бы его вряд ли назвал. Мистический религиозный трепет должен воспитываться с детства, тогда это естественно. Я скорее типовой образчик удивительного исторического феномена — «православно-советского сознания», в котором пытаюсь разобраться в моих книгах.
— Например?..
— В моей книге «Бахрома жизни» среди прочих есть и такой афоризм: «Жить легче безбожнику, а умирать — верующему». Нас, пришедших к вере через литературу, философию, искусство, всегда сносит к культурологической стороне: «Когда расписан этот храм? Кто реставрировал? Грабарь? Ах-ах!» Для верующего в XIX веке такой проблемы не было: он заходил в храм, чтобы общаться с Богом. А у нас головы по-другому затесаны. История партийного пропагандиста, ставшего батюшкой, описана в моем романе «Замыслил я побег…». Трогает зрителей и отец Михаил Тяблов из мелодрамы «Одноклассница», которая широко представлена по стране, а в Москве — в театре Российской армии. В комедии «Золото партии» есть персонаж — внук крупного партийного деятеля, ставший священником. Зал, затаив дыхание, следит за острой полемикой деда и внука о вере и безверье.
Три чувствительности писателя
— Вы писатель известный, популярный. Но многие тоже достаточно даровитые авторы, которые начинали с вами еще в советскую эпоху, как-то совсем сошли с литературной сцены. Чем это можно объяснить, на ваш взгляд?
— Однозначного ответа нет. Причин много. Литературные способности, как и музыкальные, даются с рождения. Они или есть, или их нет. Как у художника чувство цвета. У кого-то мышечная группа такая, что он с детства прирожденный спортсмен. Так и в писательстве. У одного есть дар, у другого нет. Почему один чувствует слово, а другой нет? У одного есть вербальные способности, у другого нет.
Я выходец из рабочей семьи, но мне очень повезло с учительницей литературы, она рано заметила у меня писательские наклонности и стала со мной заниматься. Удивительно, но сегодня многие лауреаты Букера и «Большой книги» пришли в литературу, не имея врожденных литературных данных, только наклонности. Но этого мало. А талант писателя, я считаю, состоит из трех чувствительностей: вербальной, нравственной (или этической) и социальной чувствительности.
— Этическая чувствительность должна быть напрямую связана с духовностью человека? И какое место, на ваш взгляд, здесь должна занимать вера в Бога?
— Это очень интересный и, я бы сказал, неоднозначный вопрос. Я являюсь членом попечительского совета Патриаршей литературной премии. И на одном из вручений премии Патриарх Кирилл высказал важную мысль: православная составляющая русской литературы заключается не в том, чтобы все было благостно, чтобы проповедовать веру и христианские заповеди, — я сейчас суть сказанного своими словами излагаю. Но она заключается и в том, чтобы честно описывать то, что реально происходит в жизни. И если происходит что-то противное Богу, возмущающее душу, то не надо лить елей, лакировать действительность. Показать, как глубоко и отвратительно может пасть человек без веры, тоже задача православного писателя.
Вы уж меня извините, но сейчас Русская Православная Церковь в социальной сфере призывает к тому же, к чему 30 лет назад призывал ЦК КПСС: активно бороться с недостатками, которые нас окружают и мешают. Хотя, естественно, тогда ни слова об Иисусе Христе не говорилось.
Второй момент: не стоит думать, что если Церковь, слава Богу, снова заняла в подобающее место в жизни общества, то всех или большинства писателей вдруг «пробило» на веру. Ситуация напоминает 1920—30-е годы, когда от так называемых писателей-попутчиков ждали, что они «перекуются» и станут пролетарскими. Не вышло… Если человек воспитывался как атеист, ждать от него резкого воцерковления, по меньшей мере, странно. К Богу любой человек — и писатели тут не исключение — должен прийти естественно. Тогда это благотворно сказывается и на литературном труде. А если это «мимикрия под мейнстрим», добра не жди.
В литературе, как на телевидении, скрыть истинные эмоции невозможно. В середине 1990-х я вел «Семейный канал» в прямом эфире. Приехал на Шаболовку, сел перед камерами и вспомнил, что вроде бы дома не выключил электроплиту. А все домашние — на даче. Короче говоря, передачу я провел, ничего не перепутал, вроде все нормально. Но после эфира ко мне подходит наш режиссер Роза Михайловна и спрашивает: «Юра, о чем вы все время думали во время программы?» — «Ни о чем…» « — «Бросьте! У вас по глазам было видно, что думаете о чем-то постороннем». Отвечаю: «Чайник забыл дома выключить!» — «Тогда все понятно». Чайник, слава Богу, я выключил, все в порядке было.
Но вернемся к писательской чувствительности. В принципе, в литературе можно прожить всю жизнь на одной чувствительности — вербальной или социальной. Но у больших писателей всегда есть сочетание всех трех чувствительностей: Толстой, Горький, Достоевский, Булгаков, Шолохов….
 Не диктат, а диалог
— Поговорим теперь о литературном процессе в современной России, в котором вы являетесь признанным авторитетом. И прежде о вашей работе в «Литературной газете», которая при вас снова стала держать высокую планку русской литературы.
— Я пришел в газету главным редактором в 2001 году и обнаружил «Литературку» в плачевном состоянии: тираж упал ниже плинтуса. А ведь тогда еще не началось наступления электронной прессы на бумажную, и, казалось, так будет всегда. Кстати, у ЛГ не было даже своего сайта, хотя руководили ею вроде бы матерые журналисты. А тираж упал из-за того, что газета была нацелена исключительно на столичную либеральную тусовку. Мы возродили издание, вернувшись к традициям, ведь Пушкин и Дельвиг задумывали эту газету как площадку, где столкнутся самые разные точки зрения. В мыслящем классе России всегда были разнонаправленные силы: западники и славянофилы, либералы и консерваторы…
— Значит, вы смогли перейти от господствовавших тогда взглядов так называемой «элитарной» литературы к диалогу, то есть стали внедрять по-настоящему демократические принципы в литературном процессе?
— Да, удалось преобразовать газету из моноидеологической в полифоническую, и она ожила! Я никогда не ставил задачу избавиться от либеральных авторов. Наоборот, всегда считал, что для борьбы с российской версией либерализма (которая, к сожалению, абсолютно прозападная и, соответственно, антигосударственная), нужно непременно давать им трибуну для свободного выражения своих идей. Как раз в диалоге с патриотами, консерваторами или центристами сразу видно их тщедушие, они плохо знают отечественную историю и, называясь демократами, слабо понимают, что жизнь любого общества — это не диктат, а диалог. После дискуссии с участием какого-нибудь из «гормональных либералов» на странице «Литгазеты» число сторонников здравого смысла и традиций увеличивается. Жаль, но, поняв это, многие «борцы за нашу и вашу свободу» стали уклоняться от дискуссий в ЛГ.
— Вы искусствоведов тоже «обидели», написав правду о «Черном квадрате» Малевича как о приколе века…
— К столетию этого полотна по моему заданию наш корреспондент расспросила известных искусствоведов, музейных директоров о феномене этой картины. Они отвечали, мол, «Черный квадрат» — это прорыв в сверхсознание, что в нем зашифрована тайна мира… Мы это все опубликовали на страницах газеты под шапкой «Прикол века», что уже само по себе было смешно, и сопроводили редакционной точкой зрения, которую написал я.
В ней я озвучил известную версию о том, что «Черный квадрат» Малевича — реплика на картину французского художника-шутника Альфонса Алле «Битва негров в глубокой пещере темной ночью», представлявшей собой черный прямоугольник. Такое сравнение отечественным искусствоведам очень не понравилось. Они почувствовали себя оскорбленными, обозвали нашего корреспондента «мерзавкой», отлучили бедную от музейного сообщества, она от расстройства даже уволилась. Но продолжение истории еще интереснее. Через некоторое время после нашей публикации было обнародовано исследование, подтвердившее нашу версию: под слоем краски обнаружили надпись, сделанную Малевичем и отсылавшую к пресловутой «Битве негров». Но искусствоведы продолжают злиться. Понять их можно: куда теперь девать написанные диссертации и монографии? Обидно.
«Настоящее прошлое»
— Странно то, что эти люди как раз и призывают к толерантности, прямо слюной брызжут. А сами никак пример подать не могут.
— Под видом толерантности на самом деле идет агрессия. У нас теперь считается толерантным смягчать ужасы Второй мировой войны и роль германского милитаризма и, наоборот, приписывать Красной Армии жестокость, ей не свойственную. Я считаю, что никакой толерантностью нельзя оправдать нарушение исторической справедливости, когда переписывается история. Поэтому уже много лет «Литгазета» целенаправленно публикует материалы под рубрикой «Настоящее прошлое». Накануне памятных дат мы даем материалы, содержащие современный научный взгляд на событие. Например, «Пражская весна». Про советские танки на Вацлавской площади знают все, а про то, что половина фашистских танков, утюживших нашу землю, были склепаны на заводах в Чехословакии, не ведает почти никто. Кто на кого должен обижаться в свете этой информации? Была целая серия материалов по статистике ГУЛАГа. Есть, увы, и такая. Мы опубликовали реальные цифры. Они, конечно, чудовищны, что там говорить, но все-таки на порядок меньше, чем те, на которых настаивал Солженицын и прочие. 4 миллиона заключенных ГУЛАГа или 40 миллионов узников — есть разница? Сейчас для сравнения в РФ сидит около двух миллионов. В Европе за попытку чуть-чуть приуменьшить число жертв Холокоста могут посадить в тюрьму. А за десятикратное преувеличение жертв политической борьбы в СССР надо талоны на повидло выдавать, да?
 «Продайте три листочка»
— Говорить правду об исторических событиях, какой бы она ни была. Наверное, это и есть отличительная черта истинного патриота своей страны, каким вы, безусловно, являетесь.
— Патриотизм — это вовсе не замалчивание проблем и недостатков своего Отечества. А их у нас выше крыши. Взять хотя бы финансирование культуры, особенно в те годы, когда либералы, которые пустили все на поток и разграбление. Вспоминается одна история. Был такой деятель Боровой — персонаж комический, но при должности. Тогда ведь много набежало в политику странных людей. Так вот этот самый Боровой как-то приехал в Пушкинский дом. Тогда его возглавлял Николай Николаевич Скатов. И вот он водит гостя по Пушкинскому дому и рассказывает о проблемах, мол, не можем расплатиться за то и за это. Деньги нужны. Подводит гостя к Пушкинскому фонду, и тут Борового осеняет: «Да что вы жалуетесь! У вас же тут сокровища! Продайте вот эти три листочка с пушкинским автографом и оплатите все ваши долги!». Скатов, конечно, не выдержал и прогнал Борового: «Пошел вон!» — это еще слишком мягко.
Что им Пушкин? Они свою судьбу с Россией не связывают. Они воспринимают страну как вахтовый поселок, где можно реализовать свои амбиции, заработать. У них же были в 1990-е годы все возможности построить общество по либеральным лекалам. Им дали карт-бланш. И что они сделали? При первом же кризисе политической власти расстреляли Парламент. Кто это сделал? Либералы. И за что мне их любить? За то, что они исказили на корню элементарные демократические процедуры? Если человек последовательный либерал по убеждениям, я его уважаю. А вот эти перевертыши, вроде Борового и Хакамады, они 20 августа 1991 года уснули коммунистами, а 21-го очнулись либералами. Как я могу их уважать? Кстати, это только у нас либерал — синоним антипатриота, а в той же Великобритании, если вы либерала назовете антипатриотом, он своей курительной трубкой вам по лбу даст.
Ген патриотизма
— Согласны, что патриотизм надо воспитывать?
— Безусловно. И, честно говоря, для меня было неожиданностью, что многие из нынешнего поколения 20-летних выросли не манкуртами, не помнящими родства, а патриотами. Казалось, должно быть наоборот. Их родители подверглись мощному промыванию мозгов, им навязывались так называемые «общечеловеческие ценности». Однако дети смотрят на страну патриотично. Включился некий генетический механизм самосохранения нации. Возможно, есть еще не открытый ген патриотизма. Мы не знаем еще, какие тайные связи существуют между индивидуумом и социумом. Ну, почему после опустошительных войн, когда погибает много мужчин в стране, начинают рождаться девочки? Именно преобладание женщин, как понимаете, способствует восстановлению популяции. Включается механизм, не подвластный человеку. Вот и ген, могу предположить, патриотизма также включается на крутых поворотах истории, которая в минувшем веке была особенно немилосердна к русскому народу. Отсюда и необъяснимый, генетический, патриотизм молодежи. Это вселяет оптимизм.
 Успех у тех, кто чтит традиции
— Можно ли надеяться, что патриотизм — только истинный, а не ложный — все же преодолеет те псевдолиберальные ценности, которые нам навязываются?
— С либерализмом не надо бороться. И так все ясно. Вот, например, на телеканале «Россия» шла передача «К барьеру». Только начинается программа, по одну сторону стоит носитель государственно-патриотических взглядов, а по другую — «либерал», они еще даже рта не раскрыли, а у них уже разница в зрительских голосах в 10 раз! А к концу программы разрыв в 15—20 раз. Ясно, что электоральная база у российских либералов минимальная.
— Но все же представители так называемого «либерального» лагеря имеют пока больше влияния, особенно в культурной сфере. Вы и сами как-то в одном интервью приводили пример установки памятника Ростроповичу на столетний юбилей Свиридова.
— В том-то и дело. Начальство как рассуждает: патриоты никуда не денутся, они все равно будут поддерживать власть. Для них государственность, традиции — это сверхценность, они работают за идею. А вот либералов надо приманивать и подкармливать. Поэтому всегда существует некоторый перекос. Видимо, поэтому к столетию великого русского композитора Георгия Свиридова в Москве почему-то поставили памятник не ему, а Мстиславу Ростроповичу! Я задал прямой вопрос Владимиру Путину: как такое произошло, почему? Он согласился: действительно, странно, и многозначительно посмотрел на помощников. Это ведь нелепость!
Я не против Ростроповича, он музыкант международного уровня, но не уровня Свиридова. То же самое с балеринами. Майе Плисецкой сразу поставили памятник, вопреки всем законам (у нас же по закону 10 лет должно пройти со дня смерти, чтобы было понятно, что за фигура), а Галине Улановой до сих пор нет памятника в Москве. Почему? Неужели уровень ниже?
Также неясно, почему у нас нет ни одной улицы Михаила Меньшикова (Александра Даниловича тоже нет), Победоносцева, Каткова — ярых противников революции. Если революция зло, как теперь считается, то почему «в загоне» те, кто против нее боролся? А цареубийца Войков как был в названии улиц, так и остался. Странно как-то? Смахивает на топонимическую шизофрению.
— Вы имеете в виду Михаила Меньшикова, расстрелянного большевиками-чекистами как враг народа в 1918 году?
— Не врага народа, а черносотенца. Да, это был видный русский писатель и публицист конца XIX — начала XX века. Или вот еще: почему книга об императоре Александре III в серии ЖЗЛ так долго не издавалась и вышла в серии самой последней, а ведь при нем развитие России было на самом пике и рвануло далеко вперед!
Также в загоне оказался писатель Николай Лесков — до сих пор о нем в ЖЗЛ не вышло ни одной книги. Почему? В либеральном сознании Лесков — представитель «темных сил», которые выступали против прогрессизма, приведшего в конечном итоге к революции. Но раз вы против революции, то почему тогда у вас в почете не противники революции, а, наоборот, главные недруги? К сожалению, такие вещи есть, и мы в «Литературной газете», когда я ее возглавлял, против этого резко выступали.
Кому на Руси премии дают?
— У вас не раз возникали разногласия с либералами, в том числе и в вопросе присуждения премий.
— Наша премиальная политика очень тенденциозна, поддерживаются произведения независимо от их уровня и качества. Главное, чтобы автор был… лояльным к либеральному тренду. Вы не увидите в списке лучших авторов, которых можно назвать патриотами России. Они скептически относятся к власти, но чаще откровенно ее не любят. Именно такие книги и попадают в короткие списки и получают премии. Если автор пытается побольнее куснуть Россию или Советский Союз, тем больше у него шансов стать кандидатом в лауреаты, независимо от литературного уровня.
Я в свое время даже устроил скандал и вышел из академиков «Большой книги».
 — По вашим произведениям уже снято 15 фильмов. Сценарий к фильму тоже другой жанр?
— Честно говоря, я сценарии по собственной прозе стараюсь не писать. Тут самое сложное — перевести прозу на язык кино. И вот на кинофестивале «Балтийские дебюты» я смотрю фильмы и вижу: в современном кино вообще мало литературы. Многое в нашем российском кинематографе было утрачено в 1990-е годы. Постепенно кое-что возвращается, в том числе профессиональная режиссура. А вот литература в кино, на мой взгляд, по-настоящему не вернулась. Сценарий — это жанр литературы. Возьмите, например, собрание сочинений Василия Шукшина, некоторые произведения так и обозначены: «киноповесть» или «кинороман».
«Мумификация позора»
— Работа в газете не накладывает ли отпечаток на ваше творчество как писателя? Там и язык другой, и ответственность за каждый материал от первой до последней полосы. Не возникают ли в голове некоторые штампы, связанные с этой работой?
— Ни одному талантливому человеку газета еще не помешала заниматься литературой. И ни один неудачник еще не признался, что ему просто не хватило таланта. Говорят: не хватило времени, заела семья и быт, проклятая советская власть или власть чистогана — в постсоветское время. Все что угодно. Хотя на самом деле все заключается именно в отсутствии дара. Ни Горькому, ни Куприну, ни Ильфу и Петрову, ни Катаеву журналистика не помешала, а помогла, расширив кругозор. Все прошли через работу в газете или журнале. Если у человека имеется вербальный талант, то его не забьет никакая газета.
А дар писателя, напомню, складывается из трех чувствительностей — вербальной, моральной и социальной. Хотя в принципе литературную жизнь можно прожить на одной из них… Кстати, «Литературку» традиционно возглавляли крупные писатели: Фадеев, Кочетов, Симонов… Расцвет ее связан с именем Александра Чаковского. Писатель он, может быть, не выдающийся, но литературным деятелем и журналистом был серьезным. Так что газетная работа помогает, а не отвлекает. К тому же есть газетный коллектив, который берет на себя часть проблем и особенно техническую сторону. Сейчас я являюсь председателем редакционного совета, оперативные дела передал другим, более молодым. 16 лет на посту вполне достаточно. Но жаль, что традиция, когда ЛГ возглавляли писатели, нарушена…
— Работая в «Литературной газете», вы все материалы, которые поступают, были обязаны читать?
— Нет, конечно. Уже знаешь, кого не стоит печатать, так как это газете может боком выйти. Главная задача редактора заключается в том, чтобы газета была интересной, а это всегда риск, можно задеть сильных мира сего. Но если главный редактор не готов в любой момент положить заявление об уходе на стол, хорошей газеты от него не жди. Как только редактор начинает больше думать о сохранении кресла, на газете можно ставить крест. Боюсь, ЛГ двинулась именно в этом направлении.
У меня был эпизод, когда я два дня фактически был безработным. В Екатеринбурге открыли «Ельцин-центр». Кто читал мою публицистику, знает, как я отношусь к этому политическому деятелю. Этот центр, который по площади обширней Большого театра, меня возмутил до глубины души. В «Литгазете» на первой полосе прошел очень жесткий материал на эту тему, а я к нему придумал шапку: «Мумификация позора». Это вызвало бешенство в «семье», пошли жалобы на самый высокий уровень. А я в это время был в Ставрополе на премьере моей пьесы. Меня пытались защитить учредители «Литературки»: мол, это не Поляков, он был в отъезде. Но там отвечают: «Ладно врать-то. Мы его руку знаем!» Короче говоря, мне сказали, что придется уйти. Но к такому повороту событий я уже давно был готов, поэтому особо не переживал.
— И что же помогло остаться?
— Наверху политические и прочие ветры дуют так быстро, что пока ты приспосабливаешься, ветер может измениться… Поэтому мой принцип такой: если уж страдать, то за поступки по совести. И пока прикидывали, как лучше обставить мою отставку, выяснилось, почти все ведущие СМИ страны выступили с критикой «Ельцин-центра». За что снимать? Повторюсь еще раз в литературе и в газетной работе надо говорить то, о чем на самом деле думаешь. В этом — суть профессии.
Иисус Христос в ЖЗЛ
— Вы сами что-то читаете?
— Я читаю много. Не только художественную литературу, могу одновременно читать что-то по истории, философии. Сейчас, например, читаю про пересадку сердца. У меня задумана пьеса и решил подготовиться прежде, чем встретиться с действующим хирургом. Дочитываю книгу митрополита Илариона (Алфеева) «Иисус Христос», вышедшую в серии ЖЗЛ. Хорошая книга, мозги вставила на место. Читаю с большим удовольствием и большой пользой для себя. Тем, кто хочет систематизировать свое знание о Христе, о Библии, о христианстве, очень полезно. Ведь многие люди, выросшие в советскую эпоху, к вере приходили по-разному, а владыка Иларион все как бы по полочкам раскладывает.
— Возвращаясь к началу нашего разговора. Юрий Михайлович, как часто посещаете храмы в Москве, какие паломнические поездки совершали?
— В Москве часто бываю в Елоховском соборе, в окрестностях которого я вырос. Работая в «Литгазете», посещал храм св. Никиты в Хохлах. Если куда-то приезжаю, обязательно иду в намоленные храмы.
Может, покажется парадоксальным, но вера в Бога сегодня молодому писателю создает определенные трудности. Премиальные жюри заражены антиправославной риторикой, презрительным отношением к народу-богоносцу. И в этом смысле и я не совсем пришелся ко двору.
— В данном отношении вы, безусловно, более свободны, чем те, кто считает себя либералами и ставит вам палки в колеса.
— Это верно.
— А по святым местам часто ездите?
— Часто. Визирую это интервью, буквально выйдя за ворота Кирилло-Белозерского монастыря…
— Спасибо за беседу.
Дмитрий Осипов
|
