 |
|
ГАЗЕТА "СПАС" |
|
| |
|
|
№8 (41) август |
|
|
Сердце сокрушенно и смиренно
Многие наши соотечественники "родом из СССР", то есть с детства были оторваны от отеческой веры и Церкви. Многие из них только в зрелом возрасте обретают для себя истинный смыл жизни. Как это случается? С какими искушениями сталкивается только-только уверовавший человек и как их преодолеть? Наш корреспондент продолжает разговор об этом с православной туркменкой, учительницей математики средней школы поселка Рыбачий Зеленоградского района Калининградской области Екатериной Андовной Чинчик.
Окончание. Начало в № 7 (40) июль 2007 г.
 — Екатерина Андовна, Вы начали рассказ о том, какие уроки вынесли из женского монастыря в Изобильном.
— Можно, я сначала расскажу, какие уроки вынесла по дороге в монастырь? Я добиралась через Полесск, опоздала на единственный автобус, который ходит до Изобильного, часть дороги преодолела на попутках и дальше решила идти пешком, одна. Спрашиваю у местных жителей: "Далеко ли до монастыря?" — "Да нет, — говорят, — километров шесть".
Ну, думаю, часа за полтора дойду, а на часах 13.00. Июль, жара, иду-иду, иду-иду, уже и полтора часа, и два, чувствую, шесть километров давно позади, а конца не видно. Ни людей, ни машин, спросить не у кого, и все лес, лес, лес…
— Это называется "русская верста с гаком". Как известно, "гак" во много раз больше версты.
— Примерно так и было. Что удивительно, я так давно собиралась в монастырь, желание было таким сильным и безотчетным, так хотелось туда попасть и получить ответы на свои вопросы, что на многочисленных развилках ни разу не ошиблась, хотя там не было ни одного указателя. Послушница Людмила, с которой мы прожили в монастыре неделю и с которой до сих пор дружим, приехала туда на машине. Оказывается, они с мужем долго плутали и путали дорогу, то в один тупик попадали, то в другой. А меня словно кто вел по прямой линии за руку, я словно на крыльях туда долетела.
— Чудеса, да и только.
— Это еще не все. Представьте себе: июль, жара, усталость, страшный лес… Часто думала: хоть бы кто подвез. Садилась отдохнуть, молилась, и наконец вот какие мысли стали приходить в голову: "Уже столько прошла, почти дошла, хоть бы не было ни одной машины, не хочу подъезжать, хочу дойти. Немного осталось…"
Я так была счастлива, что дошла! Уверена, что первое впечатление при виде монастыря у тех, кто приехал, намного отличается от впечатления тех, кто пришел пешком, хотя перед глазами одно и то же видение — удивительной красоты усадьба с колоннами… озеро… мосток… Какой чудесный подарок в конце пути! Спасибо Тебе, Господи! Кстати, я поспела к вечерней службе.
— Уверена, что на этом чудеса не кончились.
— Конечно, не кончились. Слушайте дальше. Батюшка Андрей меня спрашивает: "Как же это Вы, Катерина, дошли? И серых волков не испугались?" — "Каких еще волков?!" Оказывается, я шла через лес, полный зверей. Да если бы я знала, ни за что бы не пошла пешком одна! Батюшка меня успокоил: в это время года они не опасны. Вот такая история!
И это еще не все.
| Многое в монастыре для меня было откровением | На вечерней службе я впервые услышала акафист иконе Божией Матери "Троеручица". Дело в том, что меня давно заинтересовала эта икона и ее путь, но я никак не могла ее увидеть, и трудно было представить, что же на ней изображено, где же третья рука? Я искала ее в храмах всей области, даже в Багратионовск ездила… Она не выходила у меня из головы, я постоянно о ней думала. Почему? Неизвестно…
И вдруг такая встреча: я пришла в монастырь как раз 10 июля, накануне дня памяти иконы! Когда я вернулась в Рыбачий и рассказала эту удивительную историю, выяснилось, что "Троеручица" давно висит в нашем храме! Представляете? Список с иконы был у тети Антонины, но он был такой старый, что никто не знал, что на нем изображено. И вдруг икона начала медленно, но верно светлеть, изображение прояснилось, и тетя Антонина отнесла ее батюшке. Отец Евгений повесил ее не в центральной части храма, поэтому о ней мало кто знал.
— Скорее всего, у этой истории должно быть продолжение.
— Очень надеюсь на это.
— Так что же все-таки было в монастыре?
— Как я теперь это только начинаю понимать, меня учили смирению. Мне даже говорили об этом прямо, но я ничего не слышала и не видела. Словно глухая была и слепая. Монахиня Марфа… она произвела на меня неизгладимое впечатление. Удивительно, сколько у нее было терпения возиться со мной, выслушивать. Она мне все время приговаривала: "Нет в тебе смирения. Нет смирения…"
Многое в монастыре для меня было откровением. Мне бы задуматься, мотать на ус. Нет! Я спорила с Марфой, горячилась, доказывала свое: "Как это так, на первом месте у вас послушание, а потом только служба!? Это что, колхоз или монастырь? Зачем у вас тут хозяйство — коровы, куры, пасека? Вы что, службы пропускаете, получается? Как это так, на службе вас не было?" — и продолжала свое талдычить: ту-ту-ту-ту-ту…
Марфа никогда не поучала, она терпеливо, ненавязчиво вдруг расскажет какую-нибудь историю из жития святых. Потом уже я стала обращать внимание на это в трудах святых отцов: действительно, сначала — послушание.
Или вот такой случай. В монастыре в то время был ремонт, и послушницы трапезничали вместе с монахинями. Последние, конечно, кушали молча, а я — сейчас думаю: как я могла себя так вести, не понимаю! — все время разговаривала. Никто мне не делал замечания, только Марфа. Она всегда мне все говорила в глаза, показывала мои промахи и недостатки, спасибо ей большое. Вот и в тот момент говорит тихо так, чтобы никто не слышал: "Ты видишь, мы все молчим? Ты отвлекаешь нас от молитвы".
Мне бы услышать ее. Понять, что она говорит. Помолчать. Нет! Я в ответ: "Как это? Вы молитесь во время еды? Разве так можно?.. "
Мы все время с ней спорили.
| Впечатлений от посещения монастыря мне потом хватило на целый год | Я чувствовала, что она задела меня за живое, по-настоящему, она "учуяла" меня. Сейчас я понимаю, что сделать это было не-сложно, все мои проблемы — а сводились они к одной, главной: гордыне — лежали на поверхности. А мне так хотелось ей понравиться.
— Чтобы Марфа перестала критиковать?
— Не то чтобы перестала… Чтобы она во мне нашла наконец что-то, за что меня можно похвалить, оценить. Вон, другим послушницам ведь не делали таких замечаний, только у меня все было не так, все не то. Теперь только понимаю, что это было уже любоискание — другой мой грех…
— Что же все-таки было после монастыря?
— Были очень серьезные уроки смирения, особенно запомнились те, что пришлись на время Великого поста. Как известно, лукавый искушает нас особенно во время поста.
Начну рассказ с того, что большинство учителей и преподавателей, и я не исключение, разговаривают как с детьми, так и со взрослыми особенным, менторским тоном, не терпящим возражения. Мы не задумываемся, не замечаем, как этот тон и наши слова порой обижают людей, но они терпят нас из уважения к учителю.
— Тем более педагогам постоянно приходится разбирать спорные ситуации, вмешиваться в сложные отношения между детьми, становиться судьей, разнимать, увещевать, назидать. Считается, что за педагогом последнее слово в этих спорах.
— Раньше ведь я об этом не задумывалась, считала, что так положено учителю, но православный педагог — это совершенно другой человек. Помню, батюшка Александр из зеленоградского храма мне сказал: "Почему Вы считаете, что человеку надо было это сказать?" — "Ну, я же правду сказала!" — "Вы уверены, что говорите правду? Вы не думаете, что это самовозношение? Вы имеет право учить и указывать, как надо поступать?"
Думаю, профессия отложила отпечаток на мой характер: да, я возносилась, не осознавая того. И вдруг попадаю в ситуацию, где не я, учитель, делаю замечание, а мне делают замечание!
— Неужели была буря?
— Еще какая! Ну, вот что это такое?! Вроде бы все понимала, а не могла остановиться. Много лет я пою в хоре нашего храма в честь преподобного Сергия Радонежского. У нас замечательный регент — матушка Анна. Однажды на репетиции она сделала мне замечание. Вы представить себе не можете, как я вышла из себя! Убежала с репетиции, и… начались мои мучения и упрямства. Вплоть до того, что прихожу на службу, а на клирос не иду. Стою так в одиночестве одно воскресенье, другое. А тут еще страх панический родился: вдруг я приду, а матушка скажет: "Чего пришла, мы и без тебя обойдемся"? Знаю, что никогда такого не будет, а боюсь. Вот как гордыня меня мучила, вот как лукавый порадовался. Женщины из хора мне говорят: "Катя, ну что ты, надо прийти, некому же петь!" А я не иду.
— Вы же не могли не говорить об этом на исповеди?
— Конечно, говорила. Отец Евгений сказал: "Надо уметь смиряться, это испытание, искушение. У Вас послушание, Вы не имеете права уходить с клироса". Неужели я подсознательно ждала, когда матушка Анна придет и начнет меня уговаривать? Вот как меня "крутило"!
Великий пост, Вербное воскресенье, в храме праздничная служба, а я на море. Хожу по берегу, плачу горючими слезами, хочу быть на службе… Молюсь, молюсь. Наконец решаюсь: сегодня поднимусь. Ничего страшного, чего я боюсь?
Прихожу. Какая была ласковая встреча, все так обрадовались! Матушка Анна, оказывается, страдала так же, как и я. Мы так измучили друг друга…
Кажется, никогда в жизни я так не страдала и не была так одинока. Ведь это моя вера, Церковь, наш храм, община, батюшка Евгений, матушка Анна, мой любимый хор — я уже не представляю себе жизни без этого!
Как монахиня Марфа и говорила, впечатлений от посещения монастыря мне потом хватило на целый год. Даже на два — это столько времени я уже не была там. И до сих пор этим живу, меня тянет туда опять. "Нет в тебе смирения. Нет смирения…" Так она говорила. Изменилась ли я? Что она теперь скажет?.. Похвалит меня? Ой, кажется, это любоискание… Ну вот, опять… Господи, помоги!
Людмила Козельцева
|
