ГАЗЕТА "СПАС"   <Все> Январь Февраль Март Апрель Май Июнь Июль Август Сентябрь Октябрь Ноябрь Декабрь   2004 2005 2006 2007 2008 2009 2010 2011 2012 2013 2014 2015 2016 2017 2018 2019 2020     №9 (42) сентябрь

АРХИПАСТЫРЬ 

“Церковь должна прийти и в школы, и в армию”

Интервью председателя Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла газете "Комсомольская правда" (01.08.2006 г.).

— Владыко, какова, на Ваш взгляд, особенность эпохи, в которой мы живем, каковы главные проблемы человека сегодня?

— На мой взгляд, самая большая проблема сейчас — это кризис человеческой личности, а совсем не вопросы экономики. Даже в 90-е, когда было совсем плохо, нечего было есть и не платили зарплаты, я настаивал, что экономические проблемы при всей их остроте не являются для нас по-настоящему опасными, стратегически опасными. Потому что такая страна, как Россия, не может быть бедной. И человеческий, и интеллектуальный потенциал, и ресурсы, которые нам Бог дал, при правильном сочетании одного с другим, несомненно, будут давать результат. И сейчас мы видим, что потихоньку страна выходит из экономических трудностей. А вот то, что действительно имеет отношение к стратегии человеческой жизни, и не только в России, а во всем мире, — это кризис личности.

— В чем проявляется этот кризис?

— Главное отличие человека от других существ — это даже не интеллект, потому что и в животном мире есть впечатляющие проявления интеллекта. Я не перестаю удивляться тому, как мои собаки строят друг с другом отношения. Думаю, какая же у них дипломатия, просто человеку поучиться можно!
— У Вас случайно не лабрадоры? Сейчас ведь модно заводить лабрадоров, как у Путина…
— Нет. У меня азиатские овчарки. Так вот, люди не имеют оснований гордо заявлять, что они единственные, кто способен осмыслять реальность. А вот чего нет в животном мире — так это нравственного начала. Поведение животных подвластно инстинкту. У человека не так. Когда люди жертвуют своей жизнью ради других, они руководствуются нравственным чувством. Если оно разрушается, то есть человек не может отличать добро от зла, он перестает быть человеком.

— Почему же такое произошло с человеком?

— Грешного человека провозгласили мерилом добра и зла. Причем в каком-то смысле это правильно, потому что сам человек определяет, что хорошо и что плохо. Но вот самый важный вопрос: а критерий в определении добра и зла — его что, тоже сам человек определяет для себя?

— А почему нет?

— Если так, тогда нет объективной нравственности. Потому что все становится произвольным. Что хорошо и обязательно для меня, может не оказаться таковым для вас. Наши оппоненты-либералы говорят: мол, Церковь хочет иметь верховное право решать, что есть добро, а что зло, быть всем судией, получить власть над всеми людьми. А мы, мол, не хотим этого, мы желаем быть свободными, и пускай каждый определяет для себя, что есть добро, а что — зло. Мы со-гласны с нашими либеральными коллегами в том, что человеку тоже дана власть определять, что есть добро и что — зло. Но он должен опираться на критерии, которые Бог заложил в его природу. А если он сам для себя мерило всех вещей? Тогда он может решить: считаю правильным убить, ограбить человека лишь потому, что у него другая вера или национальность…

— Но ведь у каждого человека есть еще и своя совесть?

— Еще апостол Павел сказал, что совесть может быть сожжена. Человек сам может разрушить в себе нравственный критерий. Если вы убеждаете себя, что ваш дурной поступок объясним и оправдан, то в конце концов сами начинаете в это верить. Если мы разрушим нравственные критерии, то мы способны на все. И тогда никакой борьбы с криминалом, никакой борьбы с коррупцией — ничего не получится. Люди должны не воровать и не убивать не потому, что в государстве строгие законы, а потому, что нравственное чувство человека не позволяет этого сделать. Церковь и апеллирует к этому нравственному началу, заложенному в природе человека.

— Любого человека? Где бы он ни родился, какой бы национальности ни был?

— Любого. Возьмем героев литературы. Ведь если нравственность относительна, то положительный герой в Америке был бы другой, чем в России или Папуа — Новой Гвинее. Но ведь нет же. Ну, попробуйте представить положительным героем насильника, убийцу, вора, обманщика? Не получится! Даже американские боевики и те имеют хеппи-энд — торжество добра. Хеппи-энд — общий для всех: белых, черных, богатых, бедных. А почему так? Потому что есть общие для всех критерии.

— И только Церковь способна сохранить нравственную природу человека?

— Меня вот не покидает чувство, что сегодня Церковь в одиночку с этими задачами справиться не может. В прошлом были наша великая литература, образование, которые формировали одни и те же ценности. Сегодня мы наблюдаем дробление этого идеала: в школе говорят одно, дома — другое, на улице — третье, по телевизору — четвертое. И ребенок воспитывается с таким "лоскутным" сознанием. И вот здесь важно взаимодействие Церкви со всем обществом. Главное сейчас — не борьба за удвоение экономики, а борьба за человека.

— Как Вы относитесь к демократии?

— Для меня демократия — это в первую очередь гармонизация интересов. Все остальное вторично. Я не признаю взгляда на Россию сверху вниз, как это иногда позволяют себе на Западе. Если главное содержание демократии — гармонизация интересов, каждая страна должна идти к демократии, сообразуясь со своими особенностями. А нам говорят: нет, вам не надо учитывать свои особенности, вы должны просто воспроизвести у себя модель, желательно Соединенных Штатов Америки.
Мы говорим: но ведь у нас разные история, культура, традиции! Нет, отвечают нам, вы должны строго соблюдать единые параметры. А если не соблюдаете, то вас за это надо долбать.
Но ведь так быть не должно! Поэтому люди и отторгают такую демократию. Спросите у среднего россиянина, как он относится к демократии. Он скажет: плохо. Потому что у нас демократия зачастую ассоциируется с неким идеологическим вторжением Запада. А на самом-то деле демократическая идея замечательная: люди призваны взаимодействовать и сочетать свои традиции. Тогда демократия тоже получает нравственное измерение.

— Связано ли активное возрождение Православия в России с религиозностью Путина, который посещает храмы, часто встречается с Патриархом?

— Может быть, для кого-то, кто пришел в Церковь, примером стал Президент. И слава Богу. Президент всегда внешне очень сдержанно и тактично проявляет свою религиозность. Поэтому, я думаю, факт его личной религиозности играет определенную роль, но не является решающим для России.

— Сейчас много споров о том, нужно ли Церкви идти в армию, в школу…

— Я думаю, что во многом эти споры не очень добропорядочны. Принятые Россией законы уже предполагают, что каждый гражданин имеет право на религиозное образование в школе. Практически во всех школах Запада тоже преподаются основы религии. Наши оппоненты возражают: Россия — многонациональное, многорелигиозное государство, а как же мусульмане, а как же неверующие? Но это придуманные "страшилки". Речь не идет о том, чтобы Основы православной культуры навязывались всем подряд и без вариантов. Это должен быть предмет по выбору. Должна быть и альтернатива. Если в классе есть мусульмане, для них могут вестись Основы исламской культуры. Другой разговор, если в классе 98 % православных, один мусульманин и один атеист, то я не думаю, что для преподавания этим единицам нужно за счет государства приглашать отдельных учителей. Ссылки на нашу многоукладность нельзя использовать для того, чтобы запретить абсолютному большинству народа изучать основы своей религиозной культуры.
То же в армии. Мы провели в Калининграде военные сборы духовенства, которое работает в Российской армии пока еще не на постоянной основе. И пригласили на эти сборы представителей ислама, иудаизма, буддизма. Православный военнослужащий имеет право попросить, чтобы с ним общался православный священнослужитель, а другие верующие имеют такое же право на общение со своими священнослужителями.

— Не представляет ли угрозу Православию приток в Россию мигрантов-мусульман?

— Здесь важно, что за люди приезжают к нам и с какими намерениями. Если у нас будут появляться ваххабиты, которые силой оружия станут насаждать свои убеждения, это опасно. Если же у нас будет процветать умеренный российский ислам, с которым мы живем бок о бок тысячу лет без всяких конфликтов, никакой опасности я в этом не вижу. Наоборот, наша страна может стать примером для тех государств, где льется кровь в братоубийственных конфликтах. В России никогда не было религиозных войн. Это дорогого стоит.

— Есть ли в Церкви какая-то статистика, которая свидетельствует о религиозном возрождении нации?

— Это заметно даже чисто визуально. Я вспоминаю, как выглядел храм в Пасхальную ночь лет 15 назад и как он выглядит сейчас. Тогда это была подвыпившая молодежь, которая приходила поразвлечься, пошуметь, покуражиться. А теперь это весь наш народ, мужчины и женщины, молодого и среднего возраста. Часто можно увидеть совершенно трогательные сцены, когда родители держат маленького ребенка на руках в течение 3-4 часов, пока идет служба.
У меня в Смоленске в гостях был один известный швейцарский юрист с женой. Они попросили, чтобы я привел их в храм на Пасху. За богослужением я посматривал на них и понимал, что им трудно будет выстоять до конца. Он стоял смертельно бледный, вцепившись в поручни ограды, она тоже была близка к потере сознания. Рядом были стулья, они могли сесть. Но не сели. После службы я спросил, почему они не дали себе отдохнуть. "Мы так устали, — говорят они, — как никогда в жизни. Хотели сесть, но когда увидели ребят из православного детского сада, которые в свои пять-шесть лет стояли всю службу, то не могли себе позволить присесть".
Я не люблю оперировать цифрами, процентами, но все-таки значительно более 60 % людей в России заявляют о том, что они православные. Мне часто приходилось тестировать в Москве большие аудитории людей, перед которыми я выступал, состоящие из светских людей. Я просил поднять руки тех, кто считает себя православным. Поднимали процентов 95.

Публикуется с сокращениями.

Лариса Кафтан