 |
|
ГАЗЕТА "СПАС" |
|
| |
|
|
№4 (49) апрель |
|
|
Прийти к пониманию
Лукавое разделение религии и жизни призван преодолеть новый школьный предмет ОПК — Основы православной культуры. Он меняет не только ученика, но и учителя, ставит их отношения на более высокий уровень. Об этом наш корреспондент беседует с преподавателем ОПК, учителем русского языка и литературы калининградской средней школы № 50 Еленой Михайловной Литовка.
(Окончание. Начало в № 3 (48), март 2008 г.)
 — Елена Михайловна, я уверена, что очень трудно начинать знакомиться с самой собой в 40 лет.
— Авторитетные для меня воцерковленные люди задавали мне честные нелицеприятные вопросы, а я все очень близко к сердцу принимала, ведь у меня своя шкала соответствия. Они спрашивали: «Какое ты имеешь право преподавать русскую литературу? Ведь ты невоцерковленный человек! Через что, через кого ты нашу классическую литературу самой себе объясняешь? Пойми, альтернативы нет! Все, что мы собираем из других источников, аналогов, все эти справочники, дополнительные книги нам для потехи, что ли. Чтобы мы себя тешили, что мы что-то знаем…»
Действительно, я могла соотносить, сравнивать, сопоставлять произведения, цитировать Библию, пользоваться фактами из истории христианства. А что? Многие так делали более или менее удачно. Считала, что я — более удачно.
Иногда помогало пристальное внимание к слову, ведь я филолог и уважаю свой язык. Начала задумываться о словах молитвы, и до меня наконец доходит: да не требуется от меня сразу поверить в невидимое, надо сделать хотя бы первый шаг, встать на этот путь. И самой не усомниться, что шаг сделан, заметить это, захотеть заметить.
— Как же это самому заметить? Мне кажется, только по прошествии времени виден результат — отдельный шаг, тем более первый, невозможно увидеть.
— Так и есть, сейчас я уже могу оглянуться назад и по крохам собирать факты. В начале пути был хаос, потом становилось все легче, легче. В то время я еще не ходила на исповедь и к причастию, хотя все знала обо всех таинствах и даже «преподавала» их на уроках.
Серьезный перелом в моей жизни произошел в день первой исповеди Феди. Ему исполнилось семь лет. «Ты знаешь, мама, я сегодня так хорошо поговорил с батюшкой Вадимом. Хочешь, я тебе расскажу?» — спросил Федя по дороге домой.
Высшая степень доверия между сыном и матерью — о такой дружбе мечтает каждый родитель и готов многое в жизни отдать за такую откровенность. Но меня как жаром обдало. «Нет!», — выкрикнула я.
Господи, почему же я не с ним? Я тоже хочу на исповедь! Почему я не с теми, кто в храме? Все они знают Федю, кивают ему, как старому знакомому, алтарники здороваются с ним за руку. Настоятель храма протоиерей Вадим Неткачев и ныне покойный игумен Маркелл (Кейс), проходя мимо, гладят его по голове.
Меня здесь не знает никто. Я хочу стать такой, как они, как мой сын! Кто же я? Где же я? Съежилась в уголочке храма и не могу даже шаг сделать вперед, потому что… не могу. Сын может, они могут — а я не могу. Недостойна.
— «Я самая-самая недостойная из всех недостойных…»
— Вот-вот: гордыня, ложная скромность… Мне потом батюшка все это объяснил. Но в тот памятный день у меня появилось еще одно правило: надо бояться! И детям я потом объясняла это замечательное слово: надо бояться обидеть словом, надо бояться обидеть поступком… Как я тогда испугалась оказаться перед закрытыми воротами церкви.
Ты ходишь-ходишь мимо, стесняешься или боишься зайти в храм, когда ворота открыты настежь, и вдруг с ужасом понимаешь: а если они закроются для тебя навсегда? Это сейчас я знаю, что они не закрываются никогда.
— Получается, именно страх привел Вас к первой исповеди и причастию?
| Господи, почему же я не с ним? Я тоже хочу на исповедь! |
— Страх и принуждение. Добровольные, конечно. Эти две вещи как раз и помогают человеку соответствовать тому, ради чего он и появился на свет. И мне сегодня легко с ними, потому что оказалось, что страх и принуждение и есть свобода! Воцерковленный человек с его многочисленными «нельзя» (в светском понимании) гораздо свободнее тех, кому «все можно».
— А ученик свободен от учителя?
— Вот это было самое страшное в моей работе: я всегда знала, КАК должно быть и КАКИМ должен быть ученик. Помню, семилетний Федя меня как-то спросил: «Мама, почему, если этот ученик не такой, как ты, это плохо?»
Оказывается, я «конструировала» детей под себя. Если чьи-то поступки, взгляды, действия, движения («двигательная активность») противоречили моему пониманию, следовательно, это было неправильно.
— Что происходит сейчас? Насколько изменилась ситуация?
— Не боюсь признаться: я не знаю, КАК должно быть и КАКИМ должен быть ученик. И это самое замечательное в моей работе сегодня! Пути, которые я ищу из этого незнания, подсказывают сами дети и сама ситуация. Раньше, когда я не знала, как поступить, все равно очень активно пыталась что-то делать. Потом поняла: если не знаешь, что делать, не делай ничего.
— Или спроси у священника…
— Это само собой, поэтому даже не упоминаю здесь об этом… Мало того, раньше я все знала и могла детям объяснить все. Едва ли не считала себя истиной в последней инстанции.
А сейчас… Как-то у моих девочек случились проблемы, и мы все вместе поехали в храм к отцу Вадиму. Они долго беседовали. Я девочек не спрашивала потом ни о чем, понимая, что просто не имею на это права.
Раньше я считала, что должна знать все обо всех своих учениках, чтобы понимать, насколько могу принять участие в них, сколько себя могу отдать, потому что я ведь могу отдать! Даже когда от меня это и не требовалось, кстати. На меня давила постоянная отягощенность этим обязательством. Ведь я считала, что я одна знаю, как надо поступать и что говорить.
Сейчас стало легче, ушла суетливость, пришел внутренний покой и осознание: не могу давать советы. И даже не имею права!
Учитель часто отталкивает от себя ребят. Почему? Потому что все знает и считает, что имеет право навешивать ярлыки, например: «У тебя плохие поступки!» Тогда учитель не должен удивляться, что ребенок не дружит с ним и не подходит за советом. У него же самолюбие!
Воцерковленный человек бережет не какие-то абстрактные «общечеловеческие ценности», о которых так много любят говорить и в семье, и в обществе, и в школе. В его поступках все постоянно, стабильно.
| Воцерковленный человек с его «нельзя» гораздо свободнее тех, кому «все можно» |
Вот типичная ситуация: ребенок совершил очень нехороший поступок по отношению к другу. Говорю ему: «Слушай, ты к батюшке пойдешь на исповедь в воскресенье? Сегодня среда, у тебя есть четверг — пятница — суббота, постарайся изменить ситуацию». — «Да, да, Елена Михайловна, обязательно!» Вот и все! Я его не увещеваю, не уговариваю, не читаю мораль, не веду «душеспасительные беседы». Просто говорю: «Попробуй что-то сделать, выйди из своего поступка».
Или вот случай у меня был с воцерковленной девочкой, которая посмела нагрубить преподавателю, а тот заявил, что на порог ее больше не пустит. По-светски он прав. Когда мы с ней обсуждали эту проблему, нам было легко обеим: «Анечка, а как же смирение? Как же почитание старших?» Для Ани «смирение», «почитание старших» не пустые слова, не абстракция. Почему для других детей абстракция? Потому, что для этого, на первый взгляд, простого понимания нужны годы труда.
— В начале беседы Вы особо подчеркнули мысль о том, что учитель ОПК должен быть человеком воцерковленным.
— Это мое личное убеждение. И эти два примера, что я привела, тому доказательство. Судите сами: ОПК — предмет не «отметочный», нет табеля, нет журнала, редко какой ребенок поймет всю серьезность, событийность предмета. Хорошо, что директор нашей школы В.И. Гулидова, заручившись поддержкой родителей, включила данный предмет в учебный план как обязательный для изучения.
И еще одна проблема. Если на физике-химии можно периодически давать контрольные работы и оценивать уровень знаний учащихся, то как оценишь на ОПК? Если тебя 45 минут учили, что нужно почитать старших, а ты вышел из класса и тут же при учителе сказал нецензурное слово?
— Представляю, как пристально вся школа смотрела на Ваш единственный класс и следила за развитием событий.
— Следила… А мы учились доброте. Если у кого из преподавателей ОПК не было этого тяжелого периода в работе, как у нас, значит, в их школе полное единодушие в педагогическом коллективе или…что-то было не так.
Все ждали, что мы изменимся сразу, в одночасье. Нам было очень и очень тяжело. Только сейчас, по прошествии лет, когда 7-й «В» стал 11-м «В», мы понимаем, что нам был преподнесен редкий урок — урок терпения и любви, что это испытание было даром свыше.
Людмила Козельцева
|
