ГАЗЕТА "СПАС"   <Все> Январь Февраль Март Апрель Май Июнь Июль Август Сентябрь Октябрь Ноябрь Декабрь   2004 2005 2006 2007 2008 2009 2010 2011 2012 2013 2014 2015 2016 2017 2018 2019 2020     №10 (55) октябрь

КОММЕНТАРИЙ 

«ПУСТИТЕ ДЕТЕЙ ПРИХОДИТЬ КО МНЕ»

Размышления о современном воспитании на примере православного лагеря

Зачем дети едут в лагерь? Конечно же, отдыхать. А если этот лагерь — православный? Родители, независимо от духовного опыта, на первое место ставят безопасность своего чада: мол, уж там-то и проследят как надо, и плохому не научат. А научат — чему?

Для русских послереволюционных эмигрантов православные лагеря были не просто «детским отдыхом на природе» — они были «действенным способом сохранять и воспитывать в детях православную веру и приобщать их к родной культуре». Известный православный педагог С.С. Куломзина писала: «…Цель лагеря — не обучать детей теоретически, а дать им пожить в радостной атмосфере дружбы, доверия, ответственности, подчиняясь известной дисциплине». Чем является православный лагерь в наши дни?

Сколько времени каждый из нас в течение дня «ходит пред Господом»? Пятнадцать — двадцать минут утром и вечером во время исполнения молитвенного правила? А что можно сказать про остальное время? Как соотносим мы происходящее с нами с заповедями, данными нам Творцом? И можно ли при этом передать детям, к примеру, умение видеть в своей жизни эти спасительные маяки и «плыть» на их свет?

Попытаться ответить на эти вопросы можно на опыте епархиального православного детско-юношеского лагеря во имя св. прав. Феодора Ушакова на Балтийской косе, программы которого являют собой попытку на деле выстроить жизнь детей в лагере на заповеданных нам истинах.

Безусловным условием участия ребенка в работе лагеря является принятие им его православного уклада. Но при этом он может быть не только невоцерковленным, но и некрещеным и даже принадлежать к иному вероисповеданию — если только он готов уважительно относиться к устроению лагеря.

Как говорить детям о Боге? Попытки многих руководителей устроить из лагеря «воскресную школу на выезде» приводили к поражению, о чем они горько сожалели. Потому что перекормом можно отвратить даже от самой изысканной пищи — лишь чувство голода будет заставлять искать ее вновь.

В епархиальном лагере естественная для каждого верующего человека среда создается чтением утреннего и вечернего молитвенного правила, молитв перед едой и после еды, совершением молебнов и Божественной литургии. По благословению священства набор молитв откорректирован: новичку гораздо легче осилить непродолжительное чтение. Но не количество молитв важно в этом случае, а нелицемерное отношение к ним тех, кто знакомит ребят с этими молитвами. Если пропорции соблюдены правильно, дети очень легко входят в духовное пространство и уже сами регулируют скорость своего дальнейшего продвижения. Памятен случай, когда несколько воспитанниц детского дома, которых за серьезный проступок отправляли из лагеря домой, вдруг попросили у вожатых молитвослов с «Молитвой по соглашению» и, укрывшись за палаткой, принялись там — впервые в жизни! — молиться. И их вера не была посрамлена…

Если мы сможем, избегая назиданий, сделать ребенка сопричастным своей радости от мысли, что в этом мире есть Бог, то он примет это совершенно естественно, подобно тому, как принимал в свое время рассказы мамы о солнышке, небе, цветах… И тогда абсолютно органично выглядит ситуация, когда девочки из старшего отряда, сокрушенно взирая на черную тучу, стремительно затягивающую небо, самостоятельно собираются в палатке читать акафист Николаю Угоднику, подглядев это «средство» на тихом часу за вожатыми. А совместная молитва всего лагеря за воспитанника, желающего покончить с курением, неожиданно обрастает детскими просьбами: «И за меня — чтобы мне не ругаться», «А мне — чтобы не драться», «А мне — чтобы не осуждать»… Пугливый малыш по возвращении домой из лагеря удивляет родителей тем, что спокойно отправляется спать один — ведь он «теперь знает молитву, и вся нечисть из комнаты убегает». И как награда — недавний звонок одной мамы с просьбой подсказать, где у нас есть воскресные школы: ребенок после лагеря «очень просил отдать его туда, чтобы узнать о Боге».

Епархиальный лагерь является палаточным, и его условия, а именно самообслуживание детей, отчего-то пугают некоторых родителей. «Ой, а мы ведь нашу девочку ничем не загружаем, у нее столько всего — и учеба, и кружки, когда ей дома посуду мыть», — сокрушается любящая мама. А девочке уже пятнадцать, но на конкурсе среди сверстниц она никак не может приспособиться к картофелине и овощечистке, с опаской разглядывая то и другое…. Что-то очень изменилось в нашем сознании, если предстоящая необходимость для ребенка по силам потрудиться в лагере — вымыть посуду или почистить овощи — становится для нас непосильным нервическим переживанием, как если бы мы отправляли отпрыска на передачу «Последний герой». Зараженные родительской тревогой, такие дети поначалу стараются от работы увильнуть, но со временем «заражаются» общим настроем — отношением к труду как к заботе о друзьях — и уже спустя какое-то время с довольной улыбкой принимают поздравления с особо удавшейся сегодня подливкой или супом, который они помогали варить; а к концу смены желающих добровольно трудиться на кухне становится значительно больше, чем необходимых «рабочих мест». Мама одного из воспитанников рассказывает: «Мне ваш лагерь больше понравился: ребенок после еды сам посуду моет, готовить помогает, говорит: "Мама, а давай вот такую подливку приготовим, а давай такую кашу сварим". А после другого лагеря приехал — пришел за стол, поел, встал, ушел, а я — посуду мыть. Не-е-е, мне ваш лагерь больше нравится».

Очень пугает иных родителей и предстоящее «испытание» для ребенка в виде сваренной на полевой кухне простой, но обильной и вкусной пищи без привычных перекусов. Мама одного мальчика «навьючила» ему, помимо сумки с вещами, столь же объемный баул с… едой. Печенья, конфет, яблок было столько, что он просто перестал ходить в трапезную — пришлось забрать у него припасы и выдавать только после еды. Домой он вез половину сумки, не осиленную за 10 дней.

Дни поста многими родителями вообще воспринимаются как посягательство на жизнь чада. Так, один очень любящий отец, введенный в заблуждение приятельницей 12-летнего сына, в Петровский пост прорвался в лагерь, чтобы «по-мужски» разобраться с руководством, почему его ребенка кормят только рыбой. До рукоприкладства все-таки не дошло, и после часовой беседы, обозрев довольные лица весело играющих детей, родитель устыдился и сильно извинялся, но факт имел место.

Дети воспринимают перемену рациона не столь драматично — новички, конечно, поначалу похныкивают, мечтательно пересказывая друг другу домашнее мясное меню, а затем включаются в общую бесхитростную любовь к простой пище, что делает их всех к концу смены равно увлеченными соискателями добавки. А кто-то из них доверительно рассказывает: «А я раньше никогда не думал, что постная пища может быть такой вкусной! Я обязательно маму попрошу приготовить мне дома овощное рагу и овсянку!» Еда здесь действительно вкусная, что удивленно признают и взрослые — наверное, потому что замешана на любви и заботе, а приправлена молитвой. А про уважение к овсянке в лагере есть даже свой фольклор, но игру интонации нельзя передать на бумаге.

Условия, в которых существует епархиальный лагерь (удаленность от населенных пунктов, близость воинской части), сами диктуют правила для него: местоположение исключает пользование мобильными телефонами; не благословляется привозить плееры и магнитофоны; нет здесь и компьютера с его атрибутами псевдомира. Кстати, многие зарубежные православные лагеря (греческая епархия США, ACER — MJO (Франция) и др.) специально вводят эти ограничения в правила лагеря, добавляя также и запрет на мобильные звонки персонала в рабочее время — как «факторы, нарушающие функционирование лагеря». Ведь состояние любого человека, находящегося в новом месте, по мнению специалистов, меняется от эйфории впечатлений первого дня до нарастания тоски по дому в третий день, что носит название «кризис третьего дня». Телефон в руках ребенка в эти дни замедлит его адаптацию и лишит возможности победы над самим собой, не говоря уже о напрасно терзаемой нервной системе родителей.

Среди приезжающих в лагерь число избалованных детей, испытывающих серьезный дискомфорт от отсутствия привычного наполнения жизни, с каждым годом увеличивается. Не все из них готовы к отсутствию мобильного телефона, но вовсе не из-за отсутствия возможности быть на постоянной связи с мамой — это при необходимости без труда можно сделать по телефону администрации. Неожиданно выясняется, что многие из них находятся в зависимости от «электронного друга», и, лишившись привычного «заменителя контактов» (бросил СМС-ку, «звякнул по мобильнику» — вроде как и пообщался), дети вдруг теряются: а как разговаривать дольше, чем одна минута? Как строить отношения с людьми, которые окружают тебя постоянно? «Подсаженные на иглу» виртуальных событий, которыми насыщен мир компьютерных игр, они вдруг теряются от встречи с реальной жизнью, и ощущения эти сродни «синдрому отмены». Ребенку предстоит переболеть сменой мировоззрения и встретиться с самими собой — это очень непростое переживание.

В лагере есть педагогическое правило: за время отдыха ребенок должен научиться 10 новым играм, выучить 10 новых песен, приобрести 10 новых друзей. В реальности изначально построенные на игре программы лагеря последовательно решают задачу возрождения игровой культуры, пытаясь обучить детей в частности и тем играм, в которые играли их бабушки. Любовь к песне здесь приобретает просто глобальный характер: поют все, поют много и с удовольствием — нормальные добрые песни со смыслом, которые не просто воспитывают вкус, но еще помогают восстановить «связь поколений» (так, одна мама благодарила за то, что ее дочку научили тем песням, которые когда-то пела она сама, и это очень изменило их отношения); вечер, проведенный из-за дождя без песен, воспринимается как потерянный.

А в друзья дети, уезжая, приобретают весь лагерь. Так, 12-летняя воспитанница, приехав впервые, весь день просидела молча на кровати, не разбирая сумки, — «чтобы можно было сразу уехать». Но, видно, в столь непривычном для нее, «неформалки», укладе лагеря было что-то удержавшее все-таки от решающего шага. И вскоре она остановила на поляне воспитателя: «Знаете, здесь как-то все так устроено, что за пять дней сходишься с людьми ближе, чем за годы в школе». А другая девочка — с ярко крашенными волосами и следами от пирсинга на животе — сказала перед отъездом: «Здесь учишься верить другому человеку». 13-летний мальчик подметил: «Главное в лагере — это перемена жизни: никаких кассет, никаких электронных игр, нет телевизора, нет дисков. Правда, смешно, но мы вдруг поняли, что мы можем жить без всего этого. Пришлось жить дружбой, общением с другими, и это оказалось совсем не так уж трудно…»

Ощущение сакральности духовных символов присутствует у каждого ребенка в той или иной степени. Проживая день за днем в атмосфере православного сообщества, дети очень быстро начинают чувствовать невозможность «упрощенного» отношения к святыне: ребята, как бы ни галдели и резвились на общем сборе, при первых словах молитвы стихают и обязательно напомнят зазевавшемуся товарищу о не снятом им головном уборе. Юношеский максимализм, не совсем заглушенный интервенцией контр-культуры, помогает избежать фальшивых внешних признаков обрядовости. Они еще довольно искренни в своем поиске и поэтому — достаточно чутки. И если взрослые так же бережно относятся к сокровенным понятиям, то возможность услышать друг друга сохраняется. Так, на одну из участниц лагеря, в силу перенесенного когда-то заболевания достаточно отличавшуюся от сверстников в поведении и речи, ополчились соседки по палатке. Игнорируя ее попытки наладить отношения, они продолжали ее высмеивать. Разговор с лидером группы, воспитанницей воскресной школы, никак не приводил к нужному результату, пока воспитателя не осенило: «Послушай, помнишь: "Я алкал, а вы Меня не накормили, Я стучал, а вы Меня не приняли". А ты не думала о том, что вот сейчас в лице этой девочки перед тобой стоит Христос?» Та смутилась: «Не думала…» — и тихо отошла в сторону. Ситуация была изменена, но воздействие это оказалось возможным лишь при хранении всеми трепетного и потаенного чувства, не выставляемого напоказ.

Центральным местом жизни христианина и отправной точкой недельного круга является Божественная Литургия, и православный лагерь не может отказываться от ее проведения. Если в нем удается создать атмосферу жизни православной общины, где есть соборность, молитва и общий труд на благо всех, закономерность и естественность церковной службы с Таинствами воспринимается детьми неоспоримо. Поэтому необычайно важен пример находящихся рядом взрослых, их внутреннее отношение к происходящему. Подобно тому как ребенок в незнакомой ситуации смотрит на маму, проверяя степень опасности барометром материнского лица: спокойна мама — и малыш прячет уже готовые хлынуть слезы, — так и вожатый, если верит не напоказ, увлечет ребенка туда, где есть таинственный источник его правды. И тогда шестьдесят человек (две трети из которых — впервые в жизни!) сами выстраиваются в очередь к храмовой палатке для исповеди, искренность и глубина которой впечатляет даже духовника лагеря. А чудо Евхаристии, которое каждый раз совершается на литургии, воспринимается детьми очень просто и естественно, как часть жизни, как и приняли они голубя, спустившегося в этот день на поляну и во время Херувимской песни безбоязненно расхаживавшего между молящимися.

Дети, приезжающие в лагерь, часто плоды среды неверующей или околоцерковной, с багажом ненужных впечатлений и самохотений, с проросшими семенами пороков, где, к сожалению, подчас есть место и цинизму, и высокомерию, и самооправданию. Массированное информационное воздействие — мультфильмы типа «Симпсонов», журналы типа «Молоток», телеканалы типа «2х2», компьютерные, электронные, виртуальные игры, распад семей произвели в их умах опустошительную ревизию родительского авторитета, разрушили естественную семейную иерархию. Наличие в большинстве семей всего одного ребенка изменило их структуру, превратив в детоцентристские, когда «правила игры» задает… ребенок.

Обязательные в епархиальном лагере беседы перед сном — мощный ресурс для передачи детям тех истин, всходы которых позднее могут прорасти в детских душах. Странно, но выясняется, что многие из ребят не слышали о важнейшей для каждого человека заповеди, стоящей сразу за говорящими об отношении к Творцу, или слышали, но не очень-то соотносят ее со своей жизнью. И возникают такие ситуации, когда ученица воскресной школы спорит: «А зачем слушаться родителей всегда? Ведь тогда станешь маменькиной дочкой!»

Пятая заповедь говорит не только об отношении к родителям — но и ко всем людям, руководящим человеком на данном этапе жизни. Впервые нынче в лагерь приехали дети, осознанно и безбоязненно хамящие взрослым. Не грубящие в ответ на несправедливое, на их взгляд, действие, не огрызающиеся от нежелания что-то исполнять — уверенно и безэмоционально разговаривали они со взрослыми с позиции хозяина, в свои 10—12 лет глядя на них «с другого конца подзорной трубы». Не было в их поведении затаенной дерзости хулигана, с риском для своего благополучия нарушающего общепринятое правило, — они знали, что поступают абсолютно верно. «Да, я хамлю, — одинаково спокойно говорил каждый из них, — и делаю это специально, ну и что?» Позднее выяснилось, что родители им «никогда ничего не указывают», естественно, никогда не наказывали, а «лишь объясняли, что к чему, чтобы ребенок сам решал, как ему поступать». Имея разный духовный опыт, мамы были едины в аргументах: «Значит, он не нашел, за что уважать взрослых» и «Взрослые должны были искать к нему подходы». И они не видели ничего страшного в том, что в жизни их детей не только для этих взрослых, но для них самих места уже и не осталось… Так выглядят плоды модного «свободного воспитания» (когда, в частности, мам и бабушек дети называют по имени), в ловушку которого попадают многие родители. Лишая ребенка руководства (а по сути, самих себя), делают его «партнером», неоправданно возлагая надежды на «внутреннее» чутье и «присущую мудрость», — и такой ребенок, как аутист, перестает эмоционально нуждаться не только во взрослых, но и вообще в другом человеке. Присущий раннему возрасту (2—4 года) эгоцентризм остается с ним и позднее, вызывая деформацию его психического развития.

«И ребятам, и зверятам» свойственно бороться, пробуя свои силы. Но совершенно неестественно для православного христианина самоутверждаться за счет унижения других, за счет побоев и оскорблений. Даже у самого отдаленного от веры ребенка существует представление о том, что православный лагерь — место не такое, как другие. И самому лагерю, и людям, работающим здесь, и своим товарищам дети подсознательно задают самую высокую планку требований, формулируемую ими предельно просто: «Почему он так делает — ведь это же православный лагерь?!»

В лагерь приезжают не только дети из воскресных школ, но и те, кого иные родители, отчаявшись исправить последствия своей давней неумелости, направляют сюда «на исправление».

У каждого хулигана и драчуна — своя история того, как он им стал; приехав в православный лагерь впервые, они поначалу привычно раздают направо и налево тумаки — до той поры, пока не почувствуют себя в безопасности. И в любви. Потому что каждый из них — подобно тому, как двухлетний малыш в песочнице, не умеющий еще общаться, ударом лопатки по голове соседа пробует сказать ему: «Хочу с тобой дружить», — так и он, этот драчун, неумело говорит миру: «Хочу, чтобы меня любили». Проще всего отправить его домой, потому что временами он просто невыносим, но сначала можно попытаться его отогреть. Никто не говорит, что это легко, но пробовать нужно. И пытаться превратить его недостаток в достоинство: сделать из драчуна защитника слабых, а из нарушителя дисциплины — образец для подражания. Так, подросток, оставленный за проступок на испытательный срок и взявший послушание постоянного дежурства по кухне, сумел придать своему труду такую привлекательность, что к концу смены желающих подежурить с ним было предостаточно, а домой он поехал с благодарственным письмом.

Российские православные лагеря только начинают писать страницы своей новейшей истории, а в правилах зарубежных лагерей есть очень много проверенных жизнью требований. Так, в руководстве Греческой православной епархии США требования к работникам, помимо образовательного и возрастного ценза, содержат такие критерии, как «православный христианин, занимающий хорошую позицию», «способность хорошо работать с другими», «хороший характер, умение сработаться и умение адаптироваться», «энтузиазм, чувство юмора, терпение и самоконтроль», «умение переносить физические и эмоциональные перегрузки».

Перегрузок в православном лагере хоть отбавляй, а мера ответственности — на порядок выше. Недавно почивший протоиерей Борис Нечипоров, считал, что «на вожатого ложится миссия для многих детей быть лицом Церкви. А это означает не только знание основ православной веры, но и то, что вожатый должен быть предельно искренен в общении с детьми, особенно в вопросах нравственности. Все те слова, которые вожатый говорит детям в воспитательных целях, должны хотя бы отчасти воплощаться в его собственной жизни. Иначе мы рискуем воспитать лицемеров».

Как правило, православные лагеря являются благотворительными — стоимость путевки для детей минимальна, а покрытие остальных расходов зависит от возможности привлечения спонсорских средств. На зарплату персонала пока денег не остается, но из этого вовсе не следует, что трудиться здесь может кто угодно — «лишь бы согласился». И тут возникает такой очень серьезный вопрос, как этический кодекс вожатого православного лагеря.

Многие проблемы светских лагерей, к сожалению, перетекают и в некоторые лагеря, позиционирующие себя как православные. Но имеет ли право вести за собой детей человек, который в лагере каждый день (пусть даже и ночь) воздает почести Бахусу и матерится? Если он пренебрежительно разговаривает с детьми и награждает их тычками и пинками? Устраивает себе отдельное от детей меню и реквизирует у них сладости? Склочничает и клевещет на своих коллег, втягивая детей в орбиту неправды, а то и делая их действующими лицами? Не скрывает того, что приезжает в лагерь для собственного веселого и материально необременительного отдыха, избегая при этом полноценной ответственности за детей и происходящее? А ведь в лагере — «как на подводной лодке»: все на виду у всех, все знают всё и всё имеет свою цену. Лицом какой церкви будет такой «вожатый» в глазах детей? И кто тогда его бог? 

Окончание следует.

Людмила Рябиченко