ГАЗЕТА "СПАС"   <Все> Январь Февраль Март Апрель Май Июнь Июль Август Сентябрь Октябрь Ноябрь Декабрь   2004 2005 2006 2007 2008 2009 2010 2011 2012 2013 2014 2015 2016 2017 2018 2019 2020     №12 (81) декабрь

ЦЕРКОВЬ И ОБЩЕСТВО 

С русской душой на венгерской земле

Недавно в Калининграде и соседней Литве прошла Международная научная конференции «Андрей Рублев и мир русской культуры: к 650-летию со дня рождения», которая была организована РГУ им. И. Канта совместно с Калининградской епархией и при поддержке фонда «Русский мир». Мы побеседовали с одним из участников этой конференции — Валерием Владимировичем Лепахиным, который родился в 1945 году под Суздалем. Окончил факультет иностранных языков Владимирского пединститута. В 1977 году переехал на постоянное жительство в Венгрию. Окончил филологический факультет Будапештского университета, а позже — Свято-Сергиевский Православный Богословский институт в Париже. Преподает русскую литературу и иконоведение в университете города Сегед. Опубликовал учебное пособие по стилистике, хрестоматию «Русская икона» и несколько книг. Нам было интересно узнать, как живут и работают русские люди в столь необычном и далеком от православных корней окружении.

— Во Владимирском пединституте, где я работал, открыли отделение русского языка для иностранцев. Моя будущая жена приехала туда руководительницей группы венгерских студентов, через два года мы поженились, и в 1977 году я уехал в Венгрию.

— Может быть, мне повезло, Я уезжал в Венгрию по одной-единственной причине. В официальных бумагах причиной переезда называлось «воссоединение семьи». Я совершенно не представлял себе, где будем жить (у жены не было квартиры), где буду работать. Я не знал языка, не знал ни Венгрию, ни ее культуру. Мне разрешили взять с собой 800 рублей, у меня был чемодан с одеждой и еще один с книгами. О Сегеде я знал только, что этот небольшой город находится на самом юге страны, недалеко от границы с Сербией, там находится один из крупнейших в Венгрии университетов, в котором есть кафедра русской филологии. Позже кроме русского у нас стали преподавать болгарский, сербский и украинский.

В этом университете я работаю уже 33 года, за это время стал профессором кафедры русской филологии, и никогда никаких проблем не возникало. Не у всех русских в России так гладко и ровно складывается трудовая карьера. Когда я туда приехал, жена как раз ушла в декретный отпуск, и меня взяли на ее место. Во Владимире я окончил французско-немецкое отделение, любил и хорошо знал французскую и немецкую культуры. И, честно говоря, даже не думал, что когда-нибудь стану русистом. Позже на кафедру русской филологии меня взяли с условием, что я заочно буду учиться в Будапештском университете по курсу «русская филология». Что я и сделал, закончив его за три года.

— Поначалу меня поразило то, что практически все студенты-венгры знали русский язык, и непреодолимого языкового барьера не возникало. Но в конце 1980-х — начале 1990-х годов, вслед за перестройкой в СССР, началась «перестройка» в Венгрии. Для русистов это выразилось прежде всего в том, что было отменено обязательное изучение русского языка в школах и гимназиях. Скоро к нам стали приходить студенты, с которыми надо было изучать язык буквально с нуля. Тогда работать стало, с одной стороны, легче, так как приходили только те, кто действительно хотел по-настоящему изучить русский язык и литературу, а с другой стороны, конечно, приходилось больше сил отдавать начальному этапу изучения языка.

Спустя некоторое время была введена так называемая «Болонская система» образования, и мне пришлось полностью переключиться на венгерский язык. На первых порах пришлось побегать по букинистическим магазинам, чтобы купить книги Пушкина, Толстого, Гоголя, Достоевского на венгерском, чтобы цитировать классиков в официальном переводе. Сейчас уже можно сказать, что с удовольствием преподаю на венгерском, а до этого пришлось помучиться. Но, конечно, очень жаль, что все идет только на венгерском, ведь преподавание на русском очень помогало студентам в его изучении.

— Когда русский язык был обязательным, то училось 90 студентов, сейчас где-то 30. Но сразу после «перестройки» были такие годы, когда у нас на курсе училось по три-четыре студента…

— Когда я приехал, я был нецерковным человеком, хотя был православным и даже в какой-то степени верующим. Событие, после которого я начал воцерковляться, произошло лет через пять после моего приезда в Венгрию. В России умер мой дедушка, которого я очень любил, он мне был вместо отца. Я очень хотел просто помянуть его, поставить свечу, но даже не знал, куда пойти, чтобы это сделать. И тут один знакомый коллега-венгр предложил поехать в село, где он жил, неподалеку от Сегеда. Там была сербская православная церковь. А потом я узнал, что и в Сегеде тоже есть сербская православная церковь. Начал ее постоянно посещать. Но, конечно, больше хотелось в русскую церковь. Поэтому стал ездить в Будапешт, это примерно два с половиной часа на поезде. В основном по праздникам, примерно раз в месяц.

— Во-первых, сама служба проходит не на церковнославянском, а на сербском языке (во всяком случае, в Сегеде), во-вторых, сербские песнопения имеют свой особый музыкальный характер. То есть церковный хор в большинстве случаев состоит простых прихожан, которые по будням занимаются своим обычным делом, а по воскресеньям и праздникам приходят в церковь и поют на клиросе. Это довольно далеко от привычных русских церковных песнопений.

В Будапеште, куда стал ездить, есть две церкви. Одну основали русские эмигранты, которых Тито в свое время выгнал из Югославии, и часть из них переселилась в Венгрию. Это церковь преподобного Сергия Радонежского недалеко от большой площади Героев, рядом с французским посольством. Есть еще один храм — Свято-Успенский на площади Петефи, но там богослужения проходят на венгерском языке. В этих храмах служили владыка Феофан — нынешний Берлинский, владыка Павел — ныне Рязанский и владыка Иларион (сейчас митрополит Волоколамский — Ред.). Когда они приезжали, то служба велась и на русском, и на венгерском языках.

Но все же в Будапешт не наездишься, и я стал ходить в венгерский храм во имя святого великомученика Георгия в Сегеде. Там служил отец Тибор, закончивший Ленинградскую (ныне Санкт-Петербургскую) духовную академию. Тибор в русском православном календаре значится как святой мученик Тивуртий.

— Да, именно так. Он всегда с любовью и благодарностью отзывался о нашем Патриархе. Итак, я пришел к о. Тибору, кажется, в 1982 году, он меня принял с большой любовью. Вначале получалось так, что он служил, его старший сын помогал в алтаре, матушка пела, а я изображал народ. И так длилось года два, так как других прихожан практически не было.

— Русские, может быть, не знали, а православных венгров просто не было. В стране половина католиков, половина протестантов. Но постепенно начал собираться народ, пришел один русский, у которого отец-священник бежал из Югославии с женой и с тремя детьми. Потом у меня появился студент из Москвы, он тоже пришел в церковь, а потом привел жену и двоих детей. Так постепенно стал собираться приход. Вскоре появились и православные венгры, из которых двое тоже мои студенты, чему я очень рад. У меня также были студентки-венгерки, которые начали ходить в храм, потом они ездили в Россию, одна постриглась в Коломенском монастыре, другая позже постриглась в Сербии. Причем до этого одна была католичкой, другая — из протестанткой семьи.

— Совместно отмечаем престольные праздники. Традицией стало оставаться после воскресной службы. Каждый что-то с собой приносит, матушка готовит чай, кофе, разговариваем, делимся новостями. Кстати, в одно из первых моих посещений храма батюшка поделился со мной, что давно мечтал, что русские будут приходить в его храм, и специально посадил березку. Когда я пришел, она была еще с меня ростом, но за 25 лет выросла, и теперь мы под ней летом ставим стол и устраиваем наши чаепития. Для детей действует воскресная школа. Сейчас, правда, детей гораздо меньше, чем раньше. Период расцвета, можно сказать, уже закончился, они выросли и разъехались, а следующего поколения просто нет.

— Церквей около десяти, но не во всех есть приход. Я имею в виду венгерские храмы, чисто русский только один в Будапеште. Во всех других служба ведется на венгерском языке. Принадлежат они Московскому Патриархату. Когда в 1994 году приезжал Патриарх Московский и всея Руси Алексий II, в кафедральном Свято-Успенском соборе в Будапеште собрались практически все православные, и я для себя выяснил, что почти всех знаю в лицо, то есть их не больше 100 человек.

— Но это только из венгерских приходов Московской Патриархии. Есть еще сербы, их довольно много, как я рассказывал, бежавших от преследований в Югославии при режиме Тито, также много православных румын, есть болгарская церковь, тоже в Будапеште.

— Стараемся посещать престольные праздники в других городах. Ездим, кстати, и к сербам, и к румынам, причем не только внутри Венгрии, но и в эти страны. Последняя поездка, например, была в один румынский женский монастырь, расположенный рядом с венгерской границей.

— Каких-то барьеров, честно скажу, лично я не ощущаю. Когда я только начал ходить в церковь, еще при социалистическом правительстве в 1980-х годах, жена волновалась, не будет ли у меня неприятностей на работе в университете. Тогда я прямо спросил у парторга нашего факультета (речь идет о Венгерской Социалистической Рабочей Партии — аналоге КПСС), какие могут быть последствия для меня. Он ответил, что все верующие на учете, но никаких мер к ним никто не собирается принимать. Парторга звали Иштван, потом мы с ним стали большими друзьями. И, кстати, в этом году в русский православный календарь внесено венгерское имя Иштван (по-русски Стефан), в честь святого Иштвана — крестителя венгров. Для венгерского народа он значит примерно то же самое, что для русских святой равноапостольный князь Владимир. Меня просили написать справку для Патриархии, на каком основании можно короля Иштвана внести в православные святцы. Я тогда отказался, потому что не настолько хорошо знаю историю Венгрии, все же прежде всего я литературовед и иконовед. Но потом было составлено его житие по православным канонам, а его имя внесено в календарь.

— Во время церковных праздников и для личной беседы встречались несколько раз. Очень хорошо помню встречу с патриархом Алексием в Будапеште. Тогда мне посчастливилось пообщаться и с нынешним Патриархом Московским и всея Руси Кириллом. До этого я его видел только по телевидению, слушал его проповеди, а в личном общении меня удивило, что он намного мягче, теплее, остроумнее, чем на экране. Он запомнился как человек, который сразу привлекает своей добротой, искренностью, теплом, вниманием. К сожалению, я не вел тогда никаких записей беседы, а точно вспомнить, о чем конкретно шла речь, по прошествии времени довольно затруднительно

— Всем русским свойственна тоска по Родине. Как вы с этим справляетесь?

— Помню, в первое время, когда летом я приезжал в Россию к маме, все друзья и знакомые спрашивали об этом. Но вначале мне было не до ностальгии. Преподавание, семья, дети, научная работа — все это поглощало много времени и сил. Но вот последние три-четыре года я чувствую особую тягу и стараюсь чаще приезжать в Россию.

Иногда меня спрашивают, не жалею ли я, что переехал за границу, оторвался от корней. Но как раз от корней-то я и не отрывался. В византийском богословии есть понятие «синергия». Это взаимодействие Божией и человеческой воли. Конечно, каждый человек сам принимает решение. И я принимал его сам. Но теперь, оглядываясь назад, я не могу не признать проявления Божией воли в этом переезде.

— А нет мысли вернуться?

— Я понимаю, что это нереально, хотя друзья зовут. В России у меня нет ни квартиры, ни работы. Да только для того, чтобы перевезти книги, мне понадобилось бы несколько месячных зарплат. А куда я без книг? Однажды в Венгрии очень уважаемый мной человек в трудную минуту сказал мне: «У тебя русская душа, так и должно быть, но сердце твое отдай Венгрии, и многие проблемы решатся сами собой». Тогда я удивился, как это можно разделить душу и сердце, но со временем что-то похожее все же произошло. Например, я могу вместе с венграми сгоряча ругнуть Венгрию, но когда в России плохо отзываются о Венгрии, мне неприятно, и я горячо ее защищаю. Кстати, вы посмотрите на наших эмигрантов во Франции: они же французы, а сколько среди них пламенных русских патриотов, которые искренне и чисто любят Россию!

— Случилось так (это было уже в конце 80-х), что студенты, которые ходили ко мне на спецкурс по Достоевскому и на иконологию, попросили прочитать какой-нибудь курс об основах Православия, ссылаясь на то, что и Достоевского, и икону в этом случае можно будет глубже понять. Я согласился и отправил их в деканат за разрешением. На следующий день меня вызвали туда. Я шел и волновался: думал, нагорит за то, что в светском учебном заведении я собираюсь преподавать богословие. Но оказалось, что дело гораздо проще. «Как вы можете преподавать богословие, не имея диплома?» — услышал я. Это было справедливо. Я ответил: «У меня будет диплом». Написал в Париж, послал свои статьи, потом прошел собеседование и за пять лет заочно закончил Свято-Сергиевский православный богословский институт. Но еще до окончания мне разрешили преподавать факультативно православное богословие в университете.

— Какого-то одного самого яркого нет, но осталось много очень сильных. Например, однажды во время вечерни на клирос, где я читал часы, зашел владыка и сказал: «Помните, друзья, что лучшее богословие — это не то, которое преподается в аудитории, а то, которое вы познаете здесь, на клиросе, во время богослужения». С тех пор стараюсь не пропускать богослужения.

Часто вспоминаю два экзамена. Я приезжал в Париж два раза в год обычно недели на четыре, иногда на пять-шесть. За это время надо было сдать несколько экзаменов, к тому же хотелось посидеть на лекциях. Преподаватели все перегружены. Я приставал, просил всех назначить дату, когда можно сдать экзамен. И вот однажды, за день до отъезда, когда в Институте была конференция, я в перерыве подошел к ректору о. Алексию и сказал, что уезжаю на следующий день. И тут же пожаловался ему на него же: что вот, мол, он так и не нашел для меня времени. Ректор тут же обнял меня и начал водить кругами вокруг храма, через толпу участников конференции и спрашивать историю Ветхого Завета. Конечно, от неожиданности у меня почти все вылетело из головы. И не подумайте, что все это было поверхностно и на скорую руку. Нет, это был настоящий экзамен, такой, что я взмок. И такой экзамен не забудешь.

А второй экзамен в похожей ситуации я держал владыке Георгию, после кончины о. Алексия он стал ректором. У владыки также не нашлось для меня времени, а в предпоследний день он пригласил меня к себе в гости. Был накрыт очень большой стол с разными яствами. Мы с владыкой около часа говорили на самые разные темы, и я уже грешным делом начал думать, что экзамена не будет. И вдруг владыка сказал: «А теперь revenons а nos moutons» (вернемся к нашим делам). И начал задавать мне вопросы по истории церковного права. Тут мне пришлось попотеть. Согласитесь, что отвечать в аудитории, сидя за столом напротив преподавателя, легче. Вот сейчас на ходу вспомнил еще один экзамен по догматическому богословию у о. Бориса. Я получил вопросы и бойко ответил. Профессор меня ни разу не перебил, а потом сам начал подробно отвечать на те же вопросы. То есть он мне показывал, как надо было бы мне отвечать. Я сидел красный как рак. Кажется, никогда в жизни я так не краснел. Этот урок запомнился навсегда. А вообще одной из положительных сторон моей учебы было то, что я в 45 лет опять почувствовал себя студентом, а поэтому стал более терпимо, с большей любовью и терпением относиться к своим студентам в Венгрии. Они, кстати, это заметили и оценили.

— Серьезный интерес к иконописи у меня проснулся еще во Владимире, когда я учился на курсах экскурсоводов. Тогда я впервые этим серьезно заинтересовался, хотя икону как моленный образ я признавал всегда и на нем вырос. Я же родился под Суздалем в селе Выпово, большую часть жизни прожил во Владимире, там работал и оттуда потом уехал. То есть все мое детство, студенческая юность, молодость прошли среди таких жемчужин русской архитектуры, как храм Покрова на Нерли под Боголюбовым, Суздаль и Владимир. Жить во Владимире и не интересоваться древнерусской культурой просто невозможно. Я закончил курсы экскурсоводов по Владимиру-Суздалю, водил экскурсии, причем не только на русском, но и на французском языке. Постепенно это как-то входило в жизнь — не как знание о чем-то постороннем, а как что-то внутреннее, как атмосфера самой жизни. Потом уже появился более глубокий интерес к иконописи.

— Возможно, хотя дело даже, наверное, не в этом. Я вырос под иконами. У бабушки и дедушки, у которых я рос, иконы висели в красном углу и на кухне. Дед никогда не садился за стол не перекрестившись, причем крестился левой рукой, так как правую он потерял на гражданской. Крещен я был в детстве в селе Давыдовском. Увозили специально подальше от дома, потому что мама была учительницей и бабушка боялась, что из-за этого могут возникнуть неприятности у нее на работе.

И вот так случилось, что уже в Венгрии я начал преподавать древнерусскую литературу и нашел тему «Икона в древнерусской литературе», потому что именно благодаря иконе возник целый жанр — сказание о чудотворных иконах, об этом еще академик Дмитрий Сергеевич Лихачев писал. Для меня это было открытием. Я стал глубже изучать тему и увидел, что об иконе много писали не только в Древней Руси, но и в литературе XIX — XX веков. И я всерьез начал заниматься этой проблемой, об этом тогда — 30 лет назад — не было написано ничего, и в 1982 году у меня вышла первая серьезная работа на тему «Икона в русской поэзии начала XX века». Она постепенно разрасталась, и теперь уже вышло моих несколько книг, прямо или косвенно связанных с иконой и литературой.

— Что такое икона? Это образ небесного первообраза, то есть главное качество, которое непременно должно быть у иконы, — единство образа и первообраза. Потому и возможны чудотворные иконы: между изображением и изображаемым есть благодатная связь. И когда мы молимся перед иконой, мы молимся Спасителю, или Богородице, или святому, а не произведению искусства. И чудеса совершаются не этим произведением искусства. И вот это качество единства образа и первообраза я и назвал иконичностью. В художественной литературе — это очень легко показать — есть образы иконичные и неиконичные.

— Из таких наиболее известных, который, думаю, все знают, — роман в стихах Александра Сергеевича Пушкина «Евгений Онегин». Собирательный образ главного героя нельзя назвать иконичным. И человек верующий, читающий про все эти его искания, мучения, чувство своей ненужности, мог бы сказать: «Евгений! Ну что ты мучаешься, обратись к Богу, помолись, и Он тебе укажет верный путь». И полной противоположностью ему выступает Татьяна Ларина. За ее образом стоит божественный идеал женщины. Ее образ и ее слова «…Но я другому отдана и буду век ему верна» за все годы со дня их написания гениальным Пушкиным сделали больше для сохранения семьи, чем многие тома проповедей и призывов. И именно потому, что образ Татьяны иконичен.

— Занимаясь темой «Икона в литературе», я увидел, что она очень нуждается в обсуждении разными специалистами. Поэтому родилась идея проводить ежегодные конференции, они стали проходить в Издательском отделе Московской Патриархии в Москве, а теперь на Таганке в Доме русского зарубежья им. Александра Солженицына. Как-то на одну из таких конференция я пригласил Людмилу Григорьевну Дорофееву, я уже знал о ее многочисленных публикациях по этому вопросу. Она откликнулась, и теперь я просто благодарен Богу, что Он послал мне в ее лице такого сотрудника, коллегу, организатора и просто человека, влюбленного в литературу и с большим благоговением относящегося к иконописи.

— Если брать икону как понятие и термин в широком смысле, то можно заметить, что в творениях Святых Отцов, то есть в основе святого предания слово «икона» употребляется в более широком смысле, чем тот, к которому мы ныне привыкли. У Отцов мы читаем, что Космос, Вселенная — это тоже икона Божия, Святое Евангелие — это словесная икона Спасителя. Апостол Павел говорит, что Христос есть образ Бога невидимого. Кстати, в греческом Евангелии употреблено слово «икона», то есть дословно: Христос есть икона Отца. Такое широкое употребление слова «икона» помогает многое объяснить. Возвращаясь к словесности, можно сказать, что богослужебные песнопения — тропари, кондаки, каноны и акафисты — являются словесными иконами тех святых, которым они посвящены.

Дмитрий Осипов