ГАЗЕТА "СПАС"   <Все> Январь Февраль Март Апрель Май Июнь Июль Август Сентябрь Октябрь Ноябрь Декабрь   2004 2005 2006 2007 2008 2009 2010 2011 2012 2013 2014 2015 2016 2017 2018 2019 2020     №1 (118) январь

СТРАНИЦЫ БИБЛИИ 

Странная и все же близкая

Митрополит Диоклийский Каллист (Уэр) — один из виднейших архиереев Православной Церкви в Западной Европе. Он родился в 1934 году в Англии в состоятельной англиканской семье, и Православие было его сознательным выбором. За плечами владыки десятилетия служения Церкви и преподавания в Оксфордском университете, ряд богословских трудов и популярных книг о православии. Как заметил один из его учеников, «ему удается переводить — в буквальном и переносном смысле — святоотеческое учение на язык современного человека, представлять его в категориях, доступных читателю и слушателю конца XX века». Мы публикуем фрагменты из статьи митрополита Каллиста, в которой он рассказывает о своем пути в Православную Церковь.

Хорошо помню, с　чего начался мой путь в　Православие. Случилось это, когда мне было семнадцать, совершенно неожиданно, летним субботним днем 1952　года. Я　шел по　Букингем Пэлэс Роуд, что неподалеку от　станции метро «Виктория» (это самый центр Лондона) мимо большой, обветшавшей готической церкви XIX　века, которой раньше не　замечал. Никаких опознавательных знаков на　ней не　было (общественные связи всегда были слабой стороной православия на　Западе!), если не　считать медной таблички, на　которой значилось: «Русская Церковь».

Когда я　вошел в　храм святого Филиппа　— так называлась церковь,　— в　первую минуту мне показалось, что он　совершенно пуст. Снаружи, на　улице, ярко светило солнце, но　внутри было прохладно и　темно, как в　пещере. Когда　же глаза привыкли к　полумраку, первое, что я　заметил, было именно отсутствие　— ни　скамеек, ни　расставленных аккуратными рядами стульев, лишь пустой гладкий пол.

Вскоре я　увидел, что церковь не　совсем пуста. В　центральном и　боковых нефах стояло несколько прихожан, в　основном пожилых. На　стенах висели иконы, перед ними тускло мерцали лампадки, а　на　восточной стороне горели свечи перед иконостасом. Пел хор, хотя видно его не　было. Через некоторое время из　алтаря вышел диакон и　обошел церковь; он　кадил иконы и　людей. Я　заметил, что его облачение старо и　изношенно.

И　вдруг первое впечатление отсутствия сменилось поразительным ощущением присутствия. Я　почувствовал, что церковь вовсе не　пуста, напротив, со　всех сторон меня окружало бесчисленное множество молящихся. Я　интуитивно осознавал, что　мы, видимое собрание,　— часть намного большего целого　и, когда мы　молимся, участвуем в　действе, намного превосходящем наши молитвы,　— во　всеобщем, всеохватном празднестве, в　котором соединяются время и　вечность, мир дольний и　мир горний.

Годы спустя с　радостным чувством узнавания читал я　в　«Повести временных лет» историю обращения святого Владимира... Конечно, внутреннее убранство было не　столь великолепным, как в　Византии X　века, но, подобно послам князя Владимира, я　тоже встретился с　«небом на　земле», тоже почувствовал, будто предстою на　небесной литургии и　созерцаю Ангелов, святых и　нетварную красу Божия Царства. «Ныне Силы Небесныя с　нами невидимо служат»...

Я　вышел из　церкви до　окончания службы. Невозможно было сказать, сколько времени я　провел в　храме　— двадцать минут или два часа: время там значения не　имело. На　той всенощной служили на　церковнославянском языке, так что умом я　не　понял ни　слова. И　тем не　менее, выйдя из　храма, я　сказал себе с　полной убежденностью: «Вот откуда я　родом; я　вернулся домой».

Я　рад, что моя первая встреча с　Православием произошла не　по　книгам и　не　благодаря знакомству с　православными людьми, но　на　богослужении. Церковь, по　православному разумению, есть прежде всего литургическая община, чья подлинная природа выражается в　молитвенном призывании и　славословии. Самое главное в　ней　— богослужение, а　уже потом учение и　церковная дисциплина. Мне посчастливилось открыть для себя Православную Церковь, впервые в　жизни участвуя в　ее общей молитве. Я　встретился с　Православием не　как с　абстрактным учением или идеологией, а　как с　осязаемой, неповторимой реальностью предстояния перед Богом.

Сейчас мне ясно, что в　тот летний день 1952 года моя душа уже была готова принять Православие. Но　произошло это примерно шесть лет спустя. В　Англии 50-х годов желание стать членом Православной Церкви казалось слишком эксцентричным, и　большинство моих друзей-англичан пытались меня разубедить. «Ты　навсегда останешься чужаком,　— возражали они. —　Бог устроил

Между тем я　мало-помалу стал знакомиться с　православными людьми. Вскоре после той самой памятной первой службы в　лондонской русской церкви я　стал студентом Оксфорда. Первые четыре года мы　изучали классику　— древнегреческих и　латинских авторов　— и　немного　— современную философию. Затем я　остался еще на　два года, чтобы изучать богословие.

Я　встретил отца (впоследствии архиепископа) Василия Кривошеина, служившего тогда в　маленькой церкви в　Оксфорде и　готовившего свое классическое издание «Слов» преподобного Симеона Нового Богослова. Передо мной открылся новый мир, когда я　впервые услышал от　него, как преподобный Симеон описывает свои видения нетварного Божественного Света; постепенно я　начинал осознавать, насколько важное место занимает в　православном богословии тайна Преображения Христова.

Во　время учебы в　Оксфорде, под влиянием моего близкого школьного друга Дональда Олчина, я　стал активно участвовать в　жизни Содружества святого Албания и　преподобного Сергия, которое должно было способствовать объединению Англиканской и　Православной Церквей. Решающее влияние оказала на　меня летняя конференция Содружества. Именно здесь я　услышал, как англикане говорили о　том, что именно православная традиция сохранила ту　всеобъемлющую полноту христианского Предания, которой так недостает Англиканской Церкви, и　потому　мы, члены Содружества, призваны помочь нашим английским братьям открыть для себя православие.

Их　воодушевление передалось и　мне, но　что-то меня по-прежнему не　удовлетворяло. Я　хотел полностью, осязаемо участвовать в　жизни Церкви. Чем больше я　узнавал о　Православии, тем больше понимал: вот чего я　в　сокровенной глубине души всегда искал и　во　что верил. Я　не　считал Православие устаревшим, чужим или экзотичным. Для меня оно было не　чем иным, как просто христианством.

По　мере углубления в　Православие меня особенно привлекли, больше скажу, поразили три вещи. Во-первых, я　увидел, что в　современном православии, при всех внутренних трудностях и　человеческих слабостях, продолжает жить подлинная, неискаженная Церковь апостолов и　мучеников, отцов и　Вселенских Соборов. Эту живую преемственность можно назвать полнотой и　целостностью или, что ещеточнее,　— Преданием. Православие обладает　— не　по　человеческим заслугам, но　по　благодати Божией　— полнотой веры и　духовной жизни, полнотой, в　которой элементы догматики и　молитвы, богословия и　духовного делания составляют органическое целое.

Мне хотелось　бы особенно подчеркнуть слово «полнота». Православие обладает преизбыточествующей жизнью во　Христе, но　не　монополией на　истину. Ни　тогда, ни　сейчас я　не　считаю, что между «светом» Православия и　«тьмой» неправославия пролегла непреодолимая пропасть. Мы　не　думаем, будто коль скоро Православие обладает полнотой Священного Предания, другие

Особенно поразило меня, что православные мыслители, называя свою Церковь «Церковью Священного Предания», вместе с　тем утверждают, что Предание не　статично, но　динамично, носит не　апологетический, но　исследовательский характер, не　только обращено к　прошлому, но　открыто будущему.

Со　временем я　стал понимать, что Предание как жизнь Святого Духа в　Церкви　всеобъемлюще и　всеохватно. В　частности, оно включает Библию, Священное Писание, так что разрыва между Писанием и　Преданием нет. Писание существует внутри Предания, а　значит, только благодаря ему Церковь в　каждом поколении верующих может понимать Слово и　жить　им. Так я　научился видеть Православную Церковь не　только как «традиционную», но　и　как библейскую. Не　случайно в　каждом храме Евангелие кладут в　алтаре на　середину святого престола. Ибо подлинные «евангельские христиане»　— это православные, а　не　протестанты. (Если　бы только мы　на　самом деле изучали Библию так　же ревностно, как они!)

Хотя период семи Вселенских Соборов исключительно важен для Православия, не　следует думать, что «время отцов» закончилось в　VIII　веке. Наоборот, патристическая эпоха не　знает конца. Если не　считать человеческой греховности, мы　не　видим никакого препятствия для того, чтобы в　третьем тысячелетии созывались Вселенские Соборы и　появлялись новые отцы Церкви, равные по　авторитетности раннехристианским, ибо Святой Дух сегодня пребывает и　действует в　Церкви так　же, как и　в　прошлом.

Митрополит Диоклийский Каллист (Уэр)