 |
|
ГАЗЕТА "СПАС" |
|
| |
|
|
№8 (161) август |
|
|
«Революция и Церковный Собор 1917—1918 гг.»
(Окончание. Начало в № 6 (159) июнь 2017 г.)
Пролог
События 1917 года, произошедшие в России, всегда привлекали внимание историков и всех интересующихся отечественной историей. Нынешний 2017 год, когда мы отмечаем столетие двух русских революций, этот интерес усиливает. Для верующих православных христиан особое место занимает вопрос о роли Русской Православной Церкви, ее месте в той трагической истории.
Среди участников и очевидцев тех во многом судьбоносных событий особое место занимает известный церковный и общественный деятель Антон Владимирович Карташев, последний обер-прокурор Святейшего Синода, который подготовил самоликвидацию института обер-прокуратуры и передачу полноты церковной власти Поместному Собору 1917—1918 годов.
Мы продолжаем публикацию материалов из исторической работы А.В. Карташева «Революция и Церковный Собор 1917—1918 гг.».
 Молитва в кремлевском Успенском соборе Москвы
15 августа Собор открыт был торжественной литургией в кремлевском Успенском соборе. Предстоятельствовал старейший из митрополитов — Владимир Киевский (25 янв. 1918 г. убитый большевиками в Киеве). Присутствовали все члены Собора и от лица правительства — председатель совета министров А. Ф. Керенский, министр внутренних дел Н. Д. Авксентьев и министр исповеданий А. В. Карташев.
После литургии митр. Владимиром прочитана была грамота Св. Синода об открытии Собора, и из тесного собора все священство и народ крестным ходом вышли на кремлевскую площадь. А здесь уже стоял целый лес хоругвей, — собравшихся со всей Москвы крестных ходов. В 33 храмах Москвы совершились одновременно литургии архиерейским служением, и из этих центров крестные ходы направились к единому центру — Кремлю. Соединенный крестный ход направился к Чудову монастырю, а оттуда прошел через Спасские ворота на Красную площадь, на Лобное место, где и был пропет особый молебен самими членами Собора, без синодального хора, который замечательно спел литургию. Весь Кремль и вся Красная площадь были покрыты десятками тысяч людей. Но полицейского порядка не было. Веяло хаосом революции. Москва была переполнена и бурлила <…>
В грозной и тревожной обстановке открывался Собор. В душе его участников мучительно сталкивались два диссонирующих переживания: чисто религиозное ликование от сознания участия в великом, издавна чаемом, вожделенном таинстве церковного собора, наслаждение церковной канонической свободой и — с другой стороны — наблюдение явного растления патриотической воли народа, разложение армии, предчувствие поражений, унижения России и революционных ужасов.
Открытие Собора в храме Христа Спасителя
 На другой день, 16 августа, после новой торжественной литургии в обширном и светлом храме Христа Спасителя (ныне взорванном большевиками) произошло открытие Собора, его первое публичное заседание. Зрелище было необычное. Никогда еще Россия ранее, под запретом созыва соборов, не видала такого количества епископов, собранных вместе. Их было около 80 — все в своих лиловых с бело-червлеными полосами («источниками») мантиях и черных клобуках, среди которых выделялись четыре белых — митрополита Киевского Владимира, экзарха Кавказского Платона и двух молодых новоизбранных митрополитов — Тихона Московского и Вениамина Петроградского. Эти двое надели свои белые клобуки только накануне. Характерная мелочь: чтобы Св. Синод мог пожаловать ко дню открытия Собора белые клобуки двум архиепископам, переименованным в митрополиты, пришлось создать особый законодательный акт — отказа Временного правительства от этой привилегии, ибо привилегия давать белые клобуки, бриллиантовые кресты на клобуки и митры и некоторые типы наперсных крестов принадлежала Кабинету Его Величества. Так педантично старались при Временном правительстве выдерживать линию легальности.
После краткого молитвословия епископы в своих мантиях сели на приготовленных для них местах тремя возвышающимися друг над другом уступами, несколько сзади центра храма. За ними и по бокам сели без облачения пресвитеры и члены Собора в свободном порядке. За ними сидел и стоял народ, при обширности храма, казалось, не очень многочисленный. Между солеей (амвоном) и центром стояла легкая трибуна для ораторов, обращавшихся спиной к алтарю и лицом к собранию.
Прежде всего делает заявление от лица Временного правительства министр исповеданий А.В. Карташев. «Временное правительство, — сказал он, — поручило мне заявить освященному Собору, что оно гордо сознанием видеть открытие сего торжества под его сенью и защитой. То, чего не могла дать русской национальной церкви власть старого порядка, с легкостью и радостью предоставляет новое правительство, обязанное насадить и укрепить в России истинную свободу. Временное правительство видит в настоящем Соборе не обычный съезд частного сообщества, а полномочный орган церковного законодательства, имеющий право авторитетного представления на уважение Временного правительства законопроектов о новом образе церковно-правительственных учреждений и о видоизменении отношений церкви к государству». Далее шел длинный ряд приветствий и речей, который продолжался и на следующем заседании.
Работа Собора в тревожной обстановке
 С 17 августа началась регулярная работа Собора в месте его постоянных заседаний в Епархиальном доме (6, Лихов переулок, Садовая-Каретная). Это было очень удачное и приспособленное для Собора место. Епархиальный дом только что был построен заботами и усердием последних московских митрополитов Владимира и Макария для миссионерско-просветительной работы церкви. В центре его был храм с иконостасом в древнерусском стиле. Три четверти всей задней части храма были благоустроенной залой для лекций и заседаний. Теперь на широкой солее, пред иконостасом, сел епископат и президиум Собора, а ступенью ниже, в зале — все другие члены Собора, наглядно представляя соединение в нем «Верхней» и «Нижней» церковной палаты.
Это очень счастливое, с канонической и деловой точки зрения, объединение соборных сил не исключало партийных расхождений, приобретавших остроту от окружающей государственной разрухи. Несомненное большинство принадлежало консерваторам в церковном и политическом смысле. Их привлекала яркая фигура архиепископа Антония Харьковского, в 1918 г. ставшего митрополитом Киевским. Широкое и веское центральное течение ревновало главным образом о проведении в жизнь церковную правильного начала соборности. При этом основном условии оно охотно поддерживало церковный консерватизм епископата, с одной стороны, и политический либерализм левых — с другой. Роль лидера центра принадлежала проф. князю Е.Н. Трубецкому. С ним рядом шел проф. С.Н. Булгаков (с июня 1918 г. священник). Небольшое левое крыло вдохновлялось оппозицией власти епископов, было в этом «домашнем» смысле «пресвитерианским». Лидерами его были протопресвитер о. Георгий Шавельский и московские протоиереи о. Н. Добронравов и о. Н. Цветков. Их поддерживала группа профессоров духовных академий, сравнительно левая и в политическом смысле. И только этот придаток политических страстей был причиной несколько острых личных инцидентов. В общем же все горячие прения на чисто церковные темы протекали в атмосфере терпимости и спокойствия.
На заседании 18 августа Собор сконструировал свой президиум. И тут обнаружилась одна неожиданность. В выборе своего председателя подавляющее большинство остановило свое внимание не на звездах первой величины в иерархии, каковыми были Антоний Харьковский и Арсений Новгородский, а на скромном добродушном, не ученом и не гордом, а сияющем русской народной простотой и смирением, новом митрополите Московском Тихоне. Ему сразу же было дано эффектное большинство 407 голосов из 432 присутствовавших на заседании. Антоний и Арсений были избраны только товарищами председателя. К ним в дополнение были избраны два товарища председателя от пресвитеров: о. Н.А. Любимов и о. Г.И. Шавельский, и два от мирян: проф. кн. Е.Н. Трубецкой и бывший председатель Государственной Думы М.В. Родзянко. Эти выборы показали, что последующий жребий, избравший митрополита Тихона в Патриархи, дал не случайный результат. Митрополит Тихон все равно был бы избран в Патриархи и без жребия. Именно такой тип смиренного народного пастыря привлекает симпатии русских сердец, а не тип гордого и властного «князя церкви»…
Собор, однако, не мог вести свою работу размеренно и по плану. Тяжелая трагическая обстановка все время выдвигала экстренные темы и вызывала Собор на экстренные выступления.
Потратив немало времени на организационные вопросы и дела, Собор с первых же дней реагировал на правительственный акт от 20 июня о передаче церковно-приходских школ в светское министерство. Собор знал, что предсоборный Св. Синод не имел успеха в его протесте. Но Собор многократно формулировал, что он представляет собою мнение 115 миллионов православных, и считал нужным заявить об этом Временному Правительству. Сильная сторона соборного мнения состояла в заботе о миссионерском праве церкви на участие в народном образовании. Слабая — в наивной концепции, представлявшей бывшие церковно-приходские школы чисто церковным, а не полуполитическим образованием. Возбуждала Собор на протест и громкая претензия левого Союза педагогов упразднить преподавание Закона Божия. По этим двум вопросам Собор посылал в Петроград 11 октября депутацию во главе с архиепископом Тамбовским Кириллом к министру-председателю Керенскому. Депутация убедилась, что вопрос о Законе Божием остается нетронутым до Учредительного собрания, но с вопросом о перечислении школ приходских в Министерство просвещения покончено при отсутствии какой-либо вражды к церкви и ее автономной учебно-просветительной деятельности.
Собор и политика
 Но особенно перебивалась работа Собора волнениями политическими. В первые же дни соборной делегации пришлось выступать в Государственном совещании. Говорил экзарх Платон. Его речь была одной из сотен добродетельных речей, звучавших гласом вопиющего в пустыне среди проснувшейся анархии многомиллионного народа.
Протопресвитер военного духовенства о. Г. Шавельский призвал Собор послать ободрение и увещание поддавшейся колебаниям и разложению армии. Воззвание было составлено и развезено особыми депутациями из числа членов Собора по всем главным фронтам. Главнокомандующий генерал Корнилов прислал приветствие открывающемуся Собору, и Собор послал ему патриотическую телеграмму. При таком настроении как громом поразили соборян неожиданные для всей России «Корниловские дни» 27—29 августа. Участники корниловского восстания обратились в частном порядке к Собору за моральной поддержкой. Положение было крайне щекотливое <…> Собор колебался два дня и назначил уже закрытое заседание для обсуждения этого вопроса. Но тем временем Керенский спровоцировал, предал Корнилова и объявил изменником. Все это произошло молниеносно быстро и избавило Собор от искушения и внутреннего раскола. Собор стал более осторожным в своей политической тактике, но свое отношение к Корнилову выразил все-таки в телеграмме Керенскому, прося его не проливать крови и не увлекаться местью. Считая своим долгом спасать государство от хаоса революции, Собор на 14 сентября, праздник Воздвижения Креста Господня, назначил всенародные покаянные моления для спасения державы Российской и выпустил особое послание «всему православному народу русскому», увещевая прекратить начавшиеся грабежи и анархию как начало ужасов междоусобной войны. Затем поднимается вопрос о голосе Собора в начавшейся предвыборной кампании в Учредительное собрание. После споров на сложную тему о церкви и политике было принято и обнародовано особое послание к верным сынам Православия соблюсти дух его, спасительный и для государства, в предстоящей политической борьбе. Послание было чуждо всяких партийных указаний. 30 сентября Собор обсуждал вопрос, нужно ли ему послать представителей в открывшийся в Петрограде так называемый «Предпарламент», и решил его отрицательно. 8 октября издано от лица Собора послание против разграбления чужих, в том числе церковных имуществ.
Тем временем народные массы разлагались <…> На Собор поступали через священников жалобы, что отдельные части армии (например, стоявшие на прибалтийском побережье, под Ригой) грабили и насиловали население. В Киеве и в самом Кремле в соборах происходили акты дикого кощунства. Собор волновался, слал увещания, подавал протесты Временному правительству. Никто в России еще не хотел сознать ясно, что власти у правительства уже не было.
Восстановление Патриаршества
Инстинкт подсказал Собору мысль, что следует поторопиться с организацией высшей церковной власти независимо от ее фиктивной опоры на власть общегосударственную. И вот 11 октября специальный отдел Собора устами своего председателя Митрофана, архиепископа Астраханского (в дальнейшем убитого большевиками), ставит на обсуждение вопрос об избрании Патриарха.
Развернувшиеся горячие прения по этому вопросу вскрыли самую суть, сердцевину давнего расхождения церковных партий: правой и левой. Правые были за немедленное избрание Патриарха. Левые стояли за управление церкви реформированным Синодом, избираемым периодическими Соборами <…> Тем не менее азбука церковных канонов и истории была так очевидна и тот факт, что решительно все автокефальные церкви востока, даже еретические, возглавлены первоиерархами, за странным исключением одной только русской, был так убедителен, что все возражения против восстановления патриаршего сана в России казались какими-то лукавыми софизмами, продиктованными посторонними соображениями.
Может быть, эти прения и затянулись бы надолго, если бы не большевистский переворот 25 октября. Под залпы артиллерийских выстрелов, громивших самый Кремль и попадавших в кремлевские соборы и монастыри, под свист пуль уличных боев волевое решение подавляющего большинства соборян должно было оформиться. Для колебаний не осталось времени. Бесспорно, как это выразилось и открыто в речах, у многих были надежды — получить в лице Патриарха не только возглавителя церкви, но и национального вождя, живое лицо которого могло бы быть некоторым центром притяжения и собирания разбушевавшейся массовой стихии.
Но либеральные защитники идеала соборности в смысле осуществления канонической свободы самоуправления в церкви добились своего. Они включили вопрос о восстановлении патриаршества в законодательное определение о соборной форме высшей церковной власти и этим сделали из русского Патриарха конституционного председателя соборных учреждений, лишенного возможности стать церковным монархом.
Вот это важное основное определение нового административного строя русской церкви, принятое 28 октября и 4 ноября 1917 г.:
«1. В Православной Российской Церкви высшая власть — законодательная, судебная и контролирующая — принадлежит Поместному Собору, периодически, в определенные сроки созываемому, в составе епископов, клириков и мирян.
2. Восстанавливается Патриаршество и управление церковное возглавляется Патриархом.
3. Патриарх является первым между равными ему епископами.
4. Патриарх вместе с органами церковного управления подотчетен Собору».
Решая в мучительных прениях вопрос о Патриархе, Собор пережил огромное напряжение. Он чувствовал, что делает шаг большого исторического значения. Перейдя через этот кризис решимости, Собор почувствовал удовлетворение и успокоение, оправданность своего бытия. Почти все дальнейшие труды Собора были уже простым выводом из сделанного, казались детальной технической работой.
Восстание юнкеров и заступничество Церкви
Кровавые страшные дни большевистского переворота и первые дни междоусобной войны все время прерывали занятия Собора и вынуждали его к экстренной активности, принуждали к «политике». Но Собор с великим трудом выдерживал линию чисто церковного, христианского, пастырского, гуманитарного отношения к бушевавшей стихии злобы и ожесточения.
27—29 октября Кремль был захвачен идеалистами государственности — юнкерами. В ближайшие дни их победили большевики. Предстояла кровавая месть расстрелов. Члены Собора, все время собиравшиеся на частные совещания, решили послать в большевистский центр, называвшийся «Военно-революционным комитетом», соборную делегацию. Во главе ее был экзарх Платон, два епископа, два священника и два крестьянина. Депутация вернулась прямо в заседание Собора 2 ноября и рассказала, как с крестом в руках, под выстрелами она шла к бывшему дому генерал-губернатора на Тверской, как народ снимал шапки и крестился при виде креста, как многие плакали, как митр. Платону приходилось даже на коленях умолять большевиков не мстить побежденным юнкерам. Такое обещание было дано. Несомненно, депутация психологически воздействовала и на толпу и на вождей в добрую сторону. После сообщения депутации Собор послал большевистским начальникам краткое ходатайство не подвергать далее обстрелу святыню Кремля.
 Избрание и интронизация Патриарха
После этого, несколько успокоившись, Собор в заседании 4 ноября принял церемониал избрания и наречения Патриарха и решил, не откладывая, исполнить его на следующий же день 5 ноября. К сожалению, Успенский собор в Кремле, где, по старомосковской традиции, должна была бы совершаться церемония, был недоступен. А потому торжество назначено было в храме Христа Спасителя. Но для связи со старомосковскими святынями сюда, не без больших препятствий, привезена была из Успенского кремлевского собора древняя чудотворная Владимирская икона Богоматери. Газет уже не существовало. Нормально известить запуганное население о происходящем не было возможности. Поэтому все члены Собора старались передать извещение отдельным приходским священникам, а те в храме осведомляли богомольцев. 5 ноября торжество состоялось. Литургию совершал митр. Киевский Владимир. Перед началом ее он при особых соборных свидетелях вписал имена трех избранных кандидатов на патриаршество на три жребия, вложил их в специальный ковчежец, перевязал его лентой и, запечатав, поставил пред иконой Владимирской Божьей Матери.
Роль жребия в избрании епископов, завещанная нам Византией, особенно широко практиковалась в древней Руси, в Новгороде и в Москве, при поставлении Патриархов. После литургии на особый молебен из алтаря вышло в облачениях до 50 епископов и священников. Перед всем народом ковчежец с жребиями был распечатан, и митр. Владимир благословил члена Собора, иеромонаха-затворника Зосимовой Пустыни (Московской епархии), вынуть жребий. Вынуто было и оглашено имя митр. Тихона. Собор провозгласил «аксиос» и пропел «Тебе Бога хвалим». Три кандидата на патриаршество отсутствовали по ритуалу в храме Христа Спасителя. А потому депутация от Собора во главе с митр. Владимиром отправилась немедленно на Троицкое подворье московского митрополита, где имел пребывание новоизбранный и, по установленному чину, в церкви возвестила патриарху Тихону об его избрании, приняла его согласие, многолетствовала его и обменялась приветственными речами.
Оставался еще третий акт самого церковного посвящения Патриарха и «настолования», или интронизации. Он отложен был до 21 ноября (праздник Введения во Храм) в расчете на то, что к тому времени наступит в Кремле относительное успокоение и Успенский собор будет приведен в порядок после частичных разрушений. Ожидания Собора оправдались. Большевики, державшиеся в первые недели их власти тактики игнорирования церкви, согласились на 21 ноября пустить Собор и народ в Кремль. Чин посвящения Патриарха был составлен заново из элементов чинов Константинопольского и Александрийского патриархатов и старомосковского. В отличие от последнего из чина были опущены повторные архиерейские хиротония и инвеститура царя, вручавшего жезл. Теперь посвящение сводилось к торжественному облачению патр. Тихона во время литургии в патриаршие ризы и троекратному посаждению в алтаре на горнее место, а после литургии — к облачению в патриаршую мантию (бархатную, а не шелковую) и патриарший белый клобук древнего образца и с херувимами, ко вручению ему митрополитом Киевским жезла первосвятителя Московского Петра и посаждению его на патриаршем месте посреди храма, у правой колонны.
Это было последнее сравнительно открытое торжество в Успенском соборе. Вскоре доступ в Кремль был прекращен, его храмы ограблены, а затем и прекращено в них богослужение.
Законодательная работа Собора
Успех большевизма и гражданская война по-прежнему выбивали Собор из колеи и понуждали и Патриарха и соборян волей-неволей откликаться на события политической жизни и на начавшееся жестокое гонение на церковь. Среди этой мучительной обстановки, среди материальных лишений и начавшегося голода Собор, то расходясь на праздничные перерывы, то вновь сходясь, просуществовал еще до начала сентября 1918 г., когда сам благоразумно разошелся, опасаясь близившегося насильственного разгона. Главной задачей его за это время была выработка новых форм соборно-патриаршего управления церковью, создание новых учреждений вне всякой зависимости от государства. И эту задачу Собор выполнил. Новые учреждения создали и этим дали церкви организационную силу, спасшую церковную жизнь среди гонений от окончательного развала. Среди начавшихся насильственных внешних раздроблений русской церкви (в новых государствах) и внутренних расколов ясна стала мерка легальности. Все приняло правильный, канонический вид, независимо от капризов политики. Эта каноническая праведность в русской церкви ведет свое начало от законодательства Собора. На этих соборных законах стоит и держится и вся церковь в эмиграции. В восстановлении этого канонического порядка в русской церкви — великая заслуга первого учредительного Собора 1917—18 гг. <…>
Определениями Собора 28 июля 1918 г. закреплен порядок обычного избрания Патриарха, а равно и назначение его местоблюстителя. <…>
Собор издал еще немало законов. Но до исчерпания всей задуманной широкой программы реформ было еще далеко. Однако главное, жизненно необходимое для независимого от государства устройства церкви, было сделано.
Пока не была еще потеряна надежда на Учредительное собрание, Собор рассмотрел проект о правовом положении русской церкви в русском государстве, построенный на идее связи и кооперации церкви и государства как двух автономных, но дружественных организмов. Начал свои дебаты Собор на эту тему по докладу проф. С.Н. Булгакова 13 ноября, в бурные дни большевистской революции, и закончил 2 декабря, когда уже можно было почувствовать, что никакого Учредительного собрания большевики не потерпят и ни о какой дружбе церкви с большевистским государством не может быть и речи. Проект Собора остался романтической мечтой, как и некоторые другие предположения Собора.
Гонение на церковь разрасталось, и Патриарху и Собору приходилось все более и более врезываться в борьбу с безбожным и звериным ликом революции.
 Собор и Патриарх в конфликтах с большевизмом
Как только окончились в Москве дни восстания и определилась большевистская победа, так обе стороны совершили обряды погребения погибших в борьбе. Комитет по похоронам жертв большевизма — юнкеров, студентов, курсисток и сестер милосердия — обратился к Собору и просил церковного погребения. Наоборот, большевики бесцерковно, с красными знаменами закопали своих сторонников у стен Кремля, на Красной площади. Это было воспринято верующей Москвой и Собором как завершение кощунств над кремлевскими святынями. Поэтому в заседании 11 ноября 1917 г. было принято особое воззвание к народу с осуждением каиновых братоубийств и кощунств и с призывом к покаянию.
Но нравственные издевательства большевиков над русской национальной душой падали, как оглушительные удары грома, один за другим. В эти же дни Собор, как и вся Россия, был ошеломлен известием о начале предательских переговоров большевиков о мире с Германией. <…>
Собор с честной прямотой и святой наивностью сейчас же реагировал на это национально-кощунственное деяние протестом-воззванием, где он признавал себя правомочным говорить, по крайней мере, «от лица 100 миллионов православного населения», что «лица, вступившие от имени Российского Государства в международные сношения, не являются свободно избранными представителями населения и выразителями мысли и воли нации, почему и не могут быть признаны правомочными в деле ведения мирных переговоров». За такие слова позднее, когда власть большевиков окрепла и организовалась, каждый был бы арестован и расстрелян. Но до времени большевики шли мимо этих словесных протестов и делали опыт за опытом осуществления своей социалистической и насильнической доктрины.
4 декабря 1917 г. они издали декрет «О земельных комитетах», которым все сельскохозяйственные земли, включая и все церковные и монастырские, отбирались в руки государства. Это называется «национализация». Ни о каких разговорах с церковной властью не было и мысли. Абсолютный приказ, принудительный грабеж с оружием, арестами и расстрелами… 11 декабря 1917 г. — декрет о передаче всех школ церковных, то есть совершенное уничтожение духовных училищ, семинарий, академий и передача их имущества в комиссариат (министерство) народного просвещения. 18 декабря 1917 г. — декрет о гражданском браке и аннулирование церковного. Затем публикуется проект декрета об отделении церкви от государства, и на основании одного проекта уже совершается по всей России ряд насилий и ограблений («национализация») церковных имуществ и учреждений всех видов.
Все бывшие выдачи из государственного казначейства на нужды церкви сразу прекращаются. Закрываются все церкви во дворцах и зданиях министерств и всех вообще государственных и муниципальных учреждениях. Отбираются вооруженной рукой такие главные монастыри, как Александро-Невская лавра в Петрограде, Печерская в Киеве, Почаевская на Волыни, Троицкая под Москвой. Верующий народ набатным звоном собирается вокруг ограбляемых храмов и монастырей: проливается первая кровь мучеников-священников, мирян и монахов. Церковь реагирует на это по всей России грандиозными крестными ходами с десятками и сотнями тысяч верующих. Некоторые из крестных ходов разгоняются стрельбой из ружей и пулеметов. Течет кровь безоружных жертв безбожия.
Новорожденные приходы как общины верующих слагаются в больших городах в «союзы приходов», организованно выражают недовольство православных народных масс и по временам добиваются успеха у неокрепших еще большевистских властей. Позднее большевики мстят деятелям приходов за эти временные успехи арестами и расстрелами. Собор также всеми этими происшествиями взбудораживается до границ полной растерянности, понимая, что сила его слов гаснет под огнем пулеметов.
Патриарх Тихон признал, что наступила минута, когда его личный авторитет должен выступить вперед среди того возбуждения и ужаса, с каким православная Россия встретила наглое наступление безбожного большевизма. Выражаясь военным языком, первое «генеральное сражение» началось в Петрограде тотчас после святок, когда насильники явились отнимать Александро-Невскую лавру, где застрелен был старый протоиерей о. Петр Скипетров. «Мобилизация» православных вылилась в памятный крестный ход 21 января 1918 г. В самый разгар сражения раздался голос Патриарха. Накануне во время всенощной пришло из Москвы послание Патриарха с анафемой на большевиков, подписанное 19 января. В тот же день, 20 января, послание было оглашено пред вновь собравшимся после святок Собором и вызвало всюду и у всех глубокое нравственное удовлетворение. Русские православные люди морально глубоко вздохнули, как бы после какого-то демонического удушья. Народ в церквах, по свидетельству священников, выслушал слова Патриарха со слезами радости и облегчения. Прочитанное в Петрограде на площади Александро-Невской лавры послание Патриарха высоко подняло дух крестного хода, и народ восклицал «Христос Воскресе!» и пел пасхальные стихиры, эти триумфальные песни Православия! <…>
С этой анафемой русская Церковь вступила с 1918 г. в полосу кровавых гонений. Повесть о гонениях есть уже дальнейшая глава этой скорбной истории.
Рубрику подготовил
священник Игорь Дюкарев
|
